Однокурсники
Шрифт:
— Я считаю, это значительно укрепит твои позиции. Я попрошу председателя комиссии напомнить Уайли по телефону о письме, чтобы мы смогли поднять вопрос о продлении твоего контракта на ближайшем собрании факультета.
«Моего контракта, — подумал Тед. — Неужели он говорит о моем контракте?»
Официальное голосование проходило двадцать четыре дня спустя. На рассмотрение факультета были представлены журнальные публикации Теда (четыре статьи и пять обзоров), его монография о Софокле (и отзывы на книгу, в которых ее называют не иначе как солидной и монументальной работой), а также различные рекомендательные письма — некоторые от специалистов в этой области, чьих имен Тед никогда не узнает. Но одно из них — определенно от королевского профессора из Оксфорда.
Тед и Сара, волнуясь, ожидали результатов у себя в квартире на Харон-авеню. Нервы у них напряглись до предела. Им было известно, что собрание началось в четыре часа, и вот часы уже показывали пять тридцать, а никаких вестей еще не поступало.
— Как думаешь? — спросил жену Тед. — Это добрый знак или дурной?
— В последний раз говорю тебе, Ламброс, — твердо заявила Сара, — я не знаю, что там на самом деле происходит. Но как твоя жена и специалист по классической филологии и тебя горячо заверяю, что ты действительно заслуживаешь (Бессрочного контракта в Гарварде.
— Если боги будут ко мне справедливы, — тут же добавил он.
— Правильно.
Она согласно кивнула.
— Но не забывай: в академических кругах нет богов — только профессора. Ушлые, испорченные, капризные представители рода человеческого.
Раздался телефонный звонок.
Тед схватил трубку.
Это был Уитмен. В голосе его не было никаких эмоций.
— Седрик, пожалуйста, положите конец моим мучениям. Как прошло голосование?
— Не буду вдаваться в подробности, Тед, но могу сказать, все было очень, очень близко. Мне жаль, но ты не прошел.
Тед Ламброс сразу утратил свои тщательно отшлифованные гарвардские манеры, которые он вырабатывал в течение нескольких лет, и громко вслух повторил слова, произнесенные десятью годами раньше, когда университет отказался выплачивать ему стипендию в полном размере:
— Вот дерьмо.
Сара тут же оказалась рядом с мужем, обхватила его руками, утешая.
Он решил не вешать трубку, пока не задаст свой последний, жгучий вопрос.
— Седрик, — сказал он спокойным, насколько это было возможно, голосом, — можно узнать хотя бы, под каким предлогом… то есть… на каком основании, в общем… почему меня не пропустили?
— Трудно сказать точно, но звучали речи типа «надо дождаться второй большой книги».
— А, — ответил Тед, с горечью подумав о том, что среди этих ребят из постоянного штата найдется один или двое таких, у кого еще и первая-то книга не написана.
Но больше он ничего не сказал.
— Тед, — продолжил Уитмен сочувственным голосом, — мы с Энн хотим, чтобы вы пришли к нам сегодня на ужин. Это ведь не конец света. И вообще еще не конец, правда. Так вы придете?
— На ужин сегодня? — повторил Тед растерянно.
Сара энергично закивала головой.
— Мм, спасибо, Седрик. В какое время нам лучше прийти?
Стоял теплый весенний вечер, и Сара настояла, чтобы они прошлись до дома Уитменов пешком, благо идти было не так далеко — около мили. Она знала — Теду понадобится некоторое время, чтобы восстановить душевное равновесие.
— Тед, — сказала Сара, пока он уныло брел, волоча ноги, — я знаю, у тебя в голове теснится по меньшей мере с десяток нецензурных слов, и, чтобы не свихнуться, тебе надо выругаться как следует прямо здесь и сейчас, пока мы на улице. Бог свидетель, мне тоже хочется заорать. Тебя же просто поимели.
— Нет. Меня роскошно поимели. Я хочу сказать, кучка озлобленных недоумков растерзала мою карьеру в клочья, словно шакалы. Так бы и вышиб ногами все их проклятые двери из красного дерева, так бы и выбил из каждого все дерьмо.
Сара улыбнулась.
— Надеюсь, жен трогать не будешь.
— Нет, конечно, — резко выпалил он.
А потом, осознав, что возмущается как подросток, он начал смеяться. Они прошли еще квартал, хихикая, как вдруг смех Теда превратился в рыдания. Он зарылся головой в плечо Сары, а она стала гладить его, успокаивая.
— Господи, Сара, — плакал он, — как это глупо. Но мне так хотелось. Ужасно хотелось.
— Я знаю, — ласково шептала она. — Я знаю.
*****
Для Стюарта и Нины это лето стало лучшим за всю их совместную жизнь.
Каждое утро он садился на свой велосипед и крутил педали в сторону дома Росси, часто встречая на своем пути Марию с двумя дочками в автомобиле-универсал — они направлялись к обширным владениям Эдгара Уолдорфа, чтобы позагорать на пляже вместе с Ниной и их сыновьями.
Стю обычно возвращался не поздно, уставший и одновременно возбужденный, хватал Нину за руку и тащил ее к морю, где они долго гуляли по берегу.
— Ну и как великий композитор-классик справляется с написанием мелодий для спектакля? — спросила она его во время одной из таких прогулок.
— О, наш парень фантастически многогранный талант: левой рукой он может писать рондо, и тут же правой — рэгтайм. Но он — не пособник.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я хочу сказать, он не снижает интеллектуальную планку для своих слушателей. Некоторые его мелодии… довольно сложные.
— А я думала, секрет успеха на Бродвее — это простота и доступность, — заметила Нина.
— Не волнуйся, милая, он же не пишет «Воццека» [57] .
— Это так интересно. Тем более, я же знаю, твои тексты просто замечательные. Но мне бы очень хотелось услышать, что с ними сделал Дэнни. Мария говорит, он даже ей еще ничего не показывал.
— Ну, полагаю, у каждого художника свои особенности и причуды, — сказал Стюарт и, подцепив прибитый к берегу кусок дерева, оттолкнул его, чтобы он опять поплыл по воде.
57
«Войцек» (1921, по пьесе Г. Бюхнера «Войцек») — опера Альбана Берга (1885–1935), австрийского композитора, виднейшего представителя экспрессионизма в музыке.