Однокурсники
Шрифт:
Леон остановился так же внезапно, как и начал, охваченный ужасом из-за того, что позволил себе сказать такое.
Дэнни не мог говорить, ибо некоторые дробинки правды из всей безудержной и беспорядочной пальбы словами, открытой по нему Леоном, достигли цели.
Они так и стояли оба, свирепо глядя друг на друга, со страхом выжидая, кто из них предпримет следующий шаг.
Как ни странно, первым стал Леон Ташкенян. Он заплакал. Полез в карман за носовым платком, вытер лицо и затем тихо произнес:
— Извините, мистер Росси.
Дэнни не знал, что на это сказать.
— Хватит дуться, — упрашивал Эдгар, — он же сказал, что извиняется.
— Я совсем не то хотел сказать, честное слово, — добавил Ташкенян кротко.
Дэнни решил, что единственный способ сохранить лицо — проявить великодушие.
— Ладно, Леон, забудьте, нам надо думать о спектакле.
Эдгар Уолдорф воспарил подобно фениксу со своего дивана отчаяния.
— Господи, как я люблю вас обоих. Какие же вы прекрасные люди.
Каким-то чудом оба прекрасных человека уклонились от его страстных объятий. Затем он взял у Леона листы с главными партиями и вручил их Дэнни.
— Вот, вышибай у них слезу с присущей тебе классической виртуозностью.
— Что?
— Ты будешь играть эти мелодии перед труппой завтра утром.
Что за новое унижение? Неужели ему придется «вышибать слезу» музыкальным навозом Леона, пока этот дешевый писака будет смотреть со стороны и злорадствовать?
— Почему я должен это играть?
— Потому что все будут думать, будто это сочинил ты, Дэн.
— И никто не знает о Леоне?
Эдгар многозначительно покачал головой.
— И никогда не узнает.
Дэнни утратил дар речи. Он обернулся к юноше, у которого глаза еще были красными от слез, и спросил:
— Вы и правда не хотите никакого признания?
Леон смущенно улыбнулся.
— Это часть бизнеса, мистер Росси. Я уверен, вы бы так же поступили на моем месте.
— Они напевают! Слышишь меня, Дэнни? Они действительно напевают!
Эдгар Уолдорф звонил из кабинета директора театра «Шуберт». Это было во время первого антракта в спектакле, когда он впервые пошел в свежей редакции, где исполнялись новые номера, написанные Леоном. Они даже добавили репризу «Всех звезд на небе не хватает», которую Теора Гамильтон теперь пела перед самым занавесом в финале (сэр Джон Чалкотт, грозивший отказаться от постановки, если не произведут эту замену, в данный момент летел обратно в Лондон).
Дэнни так и не пошел в театр — не смог заставить себя пойти туда из страха… непонятно чего. Убедиться, что новые песни провалились? Или, еще того хуже — услышать, какой они имеют успех?
— И вот еще что, Дэнни, — продолжал восторгаться Эдгар, — я чую удачу. Это сногсшибательная вещь! Доверься Эдгару Уолдорфу — все призы будут наши!
Около полуночи он услышал, как кто-то легонько и очень нежно постучался к нему в номер.
Это оказалась знаменитая — а ранее холодная и недоступная — исполнительница главной роли. Мисс Теора Гамильтон принесла с собой бутылку газировки, известной в среде шоу-бизнеса как шампанское.
— Мистер Росси, — проворковала она, — я пришла поднять тост за ваш гений. Новая баллада, которую вы написали для меня, — это просто классика. Я видела: когда опускался занавес, в глазах людей стояли слезы.
Дэнни никогда не придавал особого значения мнению этой женщины, но всегда проявлял некоторый интерес к ее выдающейся груди. И он с удовольствием увидел, что она не забыла захватить с собой эту часть тела.
— Ну так мне можно войти или нам придется пить в коридоре?
— Мадам, — сказал Дэнни с учтивым поклоном, — je vous en prie [60] .
И вот легендарная Теора вплыла к нему в номер. Вначале шампанское, затем ее грудь, а потом и сердце, страстно трепетавшее где-то там под ней, — все в эту ночь принадлежало ему.
Да, музыка чарует людей. Даже если ее написал Леон Ташкенян.
Когда настал день премьерного показа спектакля в Нью-Йорке, Дэнни поручил своему шоферу привезти Марию из Филадельфии прямо в театр. Она отправилась в зал смотреть представление, тогда как Дэнни с Эдгаром, нервничая, остались бродить по пустому фойе. Каждый раз, когда из зала доносился смех или аплодисменты, они обменивались взглядами и невнятными репликами вроде: «Думаешь, им нравится?»
60
Прошу вас (фр.).
Уже в машине, по пути на вечеринку в честь премьеры, Дэнни с тревогой спросил Марию, что она думает.
— Ну, если честно, оригинальная версия пришлась мне больше по вкусу. Но публике, похоже, все понравилось, и полагаю, это главное.
— Нет, в расчет берется лишь то, что скажут критики.
— Я смотрела везде, — сказала она, — но не увидела Стюарта с Ниной.
— Они оба слишком нервничали, — пришлось выдумывать на ходу Дэнни. — Вообще-то они и на прием вряд ли придут. Наверное, сядут дома у телевизора и будут ждать, что там скажут.
К половине одиннадцатого ночи почти все важнейшие рецензии уже были собраны. Отзывы в телевизионных программах были единодушны в своей благосклонности. Все выражали восхищение грамотным либретто, написанным Стюартом Кингсли (жена Эдгара, которая включилась в работу после того, как Нейл Саймон отклонил предложение переделать текст, любезно согласилась с тем, чтобы ее имя нигде не упоминалось). А еще все отметили «выразительную и мелодичную музыку Дэнни Росси» (Си-би-эс тиви). И теперь уже вполне можно было предположить, что «Таймс» выступит с подобным же бредом.