Огненная кровь. Том 1
Шрифт:
— «Этого»? — спросила она. — Чего «этого»? Того, что мы теперь испытываем неловкость?
— Того, что мы теперь испытываем. И это не только неловкость…
Он шёл рядом, и она не видела его глаз, но смысл его слов был ей понятен и снова заставил покраснеть.
А что она испытывает, кроме неловкости?
Она не знала. Она не могла подобрать подходящего объяснения этому чувству, но больше всего оно было похоже на страх, только очень странный. Когда тебе жутко до безумия, но ты всё равно открываешь дверь в тёмную комнату, потому что очень
И умом она понимала, что ей не нужно открывать эту дверь, и гулять с Альбертом в вечерних сумерках под акациями, и слушать то, что он говорит.
Но что-то другое заставляло её делать это, превозмогая страх…
— И зачем бы это нужно было Богам, учитывая обстоятельства и мою помолвку? — спросила она, разглядывая разноцветный булыжник дорожки.
— Думаешь, я знаю, что замыслили Боги? «Держа в руках узду от всех морей, лишь Боги рассмеялись в небесах…».
— «… над мелочными планами людей, что вечно строят замки из песка!».
Альберт остановился и повернулся к ней.
— Ровно эти же строки произнёс Гасьярд в Мадвере, когда узнал, кто я такая, — ответила Иррис, обрывая мелкие листочки акации.
— Ну, вероятно, это потому, что твоя мать — Регина Айфур. И Салавар, оказывается, был влюблён в неё и очень сильно, но она сбежала накануне помолвки, очевидно, что с твоим отцом.
— Что? Салавар был влюблён в мою маму? — искренне удивилась Иррис.
— А ты не знала?
— Нет.
— Ну, сначала мне показалось довольно странным, почему Салавар устроил эту помолвку и так торопился, но теперь-то я понимаю, — он улыбнулся и произнёс, понизив голос, — для мужчин из рода Драго женщины из рода Айфур обладают невероятной притягательностью.
Она смутилась и снова медленно пошла по аллее.
— Я не знала этого. Но джарт Гасьярд… он сразу понял, что я тоже вижу живой огонь. И после этого на следующее утро, эфе Салавар предложил мне стать женой Себастьяна.
— И почему ты согласилась?
— Это бестактный вопрос.
— Это простой вопрос, Иррис.
— От этого он не перестаёт быть бестактным.
— А не проще было ответить, «потому что я сразу влюбилась в Себастьяна»? Ну или хотя бы сказать, что он тебе сразу понравился. Ведь это правда, наверное… а правда тебе даётся легко, в отличие от лжи. Или… правда в чём-то другом? — спросил он тихо.
И слова эти отозвались сердцебиением у неё в груди.
— Послушай, Альберт, у всего есть границы, и я не собираюсь обсуждать это с тобой. И если ты не понимаешь, что значит «бестактный вопрос», то я лучше пойду.
— Тактичность не самая сильная моя черта. Но хорошо. Оставим это. У нас ещё будет время это обсудить за завтраком, к примеру. Я ведь только что переехал сюда жить. И теперь мы будем видеться часто, Иррис. Хотя, может, я просто спрошу об этом у Себастьяна, я как раз к нему иду.
Он дразнил её, она это понимала, но внутренне ужасно разозлилась.
Почему она становится такой косноязычной, когда он рядом? Почему теряется и краснеет? Почему ей кажется, что даже кости у неё плавятся и становятся мягкими от его голоса?
Её никогда не смущало присутствие мужчин, она
За что?
За то, что не может его забыть…
За то, что каждый раз губы пылают от этого воспоминания, словно хотят ещё…
— Хочешь спросить у Себастьяна? Спроси. А почему нет? — ответила она с вызовом и остановилась, глядя на Альберта. — Можешь даже рассказать ему всё! Всё как было! Знаешь, я уже начинаю привыкать к тому, что меня унижают и к змеям в моих подарках, так что, думаю, этим ты меня точно не удивишь! И если ты думаешь, что сможешь и дальше использовать эту мерзкую историю, чтобы давить на меня, то нет! Даже не надейся!
— Ты о чём?
— О чём? О твоей треклятой родне, которая меня ненавидит! Они кладут в коробки с подарками змей, унижают меня за семейным обедом, являются сказать, что я бессмысленна и бесполезна, и ты, ты такой же, как и они! Потому что пытаешься давить на меня, зная, что мне нечем защищаться! Это мерзко и…
— Погоди, погоди! Что за змеи в подарках?
Она отшвырнула в сторону листья, развела руками, чувствуя, как слёзы обиды и ярости наворачиваются на глаза, и внезапно, не зная сама почему, выплеснула на Альберта всё своё отчаянье и злость — рассказав историю про изумрудно-зелёную змею. И поняла, что именно это ей и было нужно — высказаться тому, кто поймёт.
А он поймёт.
— Как вообще можно так жить? Что вы за люди такие? Себастьян сказал, что разберётся с Миленой, но мне от этого не легче! Я не хочу, каждый раз готовясь ко сну, ожидать под одеялом змею или скорпиона! — выдохнула она горько.
Злость ушла. И даже стало как-то легче.
Альберт положил шляпу на круглый самшитовый куст, отчего тот стал похож на большую мохнатую голову, и сделал шаг навстречу Иррис, как будто хотел обнять её за плечи, но она отступила назад. И, наверное, это был бы жест утешения, и от кого-то другого он бы смотрелся нормально, но… уж точно не от Альберта.
Она вздохнула глубоко и произнесла:
— Извини, я не должна была на тебя кричать.
— Послушай, — произнёс он негромко, и в голосе его прозвучали мягкость и участие, — я бы и хотел тебя успокоить — но не стану. Понимаешь — дальше не станет легче. И Себастьян ничего с этим не сделает, потому что он будет пытаться договориться, но ему нечего предложить Милене взамен, — Альберт засунул руки в карманы и продолжил задумчиво, — в детстве она подбрасывала мне змей пять раз, и все они были ядовитыми. Одна меня даже укусила — сдохнуть я не сдох, но боль была зверская. И змеи — не единственное, что может прийти в голову твоим недоброжелателям. А теперь главный вопрос — судя по всему, ты не рассказала Себастьяну, что на твою карету напали?