Огневица
Шрифт:
— Ты не пугай, пуганая уже! Девка слезами умылась, по тебе лила! А ты, змей, отворотился от нее! Погнал! На другую позарился! Богов моли за то, что Медвянка дюже гордая! Как по мне, так я бы тебе всю харю раскровянила, бесстыжий!
— Уймись! — крикнул, встряхнул Званку. — Толком обскажи, кто погнал? Куда?!
— Люди добрые, гляньте! — разорялась вдовица. — Стыда в тебе нет!
— Звана!!
— Звана, Звана… Тьму лет уж Звана! — продышалась и сказала. — Не знаю, что там промеж вас, но слово ее прощальное тебе говорю. Велела передать, что твоя взяла. Наказ исполнила, полюбила тебя. Неволить не станет, насильно мила не будет. Просила Огневицу тебе отдать. И все на том. А теперь сиди тут один, как сыч, локти кусай, что такую девку-то упустил, кобелина неумытая.
А потом уставилась на парня, едва рот не открыла от изумления. Он очами высверкнул, улыбнулся широко, да так обрадовался, что Званке почудилось — плясать станет.
— Звана, радость ты моя! — обнимать принялся, а с того вдовица совсем рассеялась.
— Дурной, вот дурной! Отпусти!
— Ты скажи мне, откуль у нее мысли-то такие? Что сказала? — Некрас голосом понежнел.
— Откуль, откуль… Из нее слова не вытянешь. Всегда молчунья была. Тишком, да тайком. Нельгой ведь прикидывалась… Некрас, чтой-то не разумею я, чего там промеж вас? Вот знала бы, что она с тобой снюхается, костьми бы легла, а ее к тебе не подпустила. Охальник!
— Говори слово в слово, что она тебе рассказала, — Некрас улыбку притушил, допытывался.
— Что, что… Сказала, что другая у тебя есть в Журках. Вот что.
— Да кто ей в ухи-то такого напихал?!
— А мне почем знать? Сам в бабье своем копошись, у них выпытывай! — ярилась Званка, за подругу стояла. — Пусти, заполошный. Слово я сдержала, все передала, что она наказывала. Видеть тебя не могу! Тьфу!
— Звана, куда она уехала?! — Некрас ухватил за рукав, к себе лицом развернул.
— Не сказала, — вздохнула вдовая. — Скучать о ней стану. Такая подрунька была золотая…
Оттолкнула Некраса и пошла во двор. Под руку попался Местька, что сунулся было к ней с нежностями, так ему и досталась затрещина: звонкая, увесистая.
Глава 32
— Беги, ищи ветра в поле. Своего-то разума нету, а чужим не разживешься, — Видана утирала слезы. — Сыночек, домой-то когда? Родненький мой…
— Домой? Кто ж знает? — Некрас топтался на берегу, смотрел на насаду свою. — Хочу, чтобы знала ты, мать, без Медвяны не вернусь. Ты ее отправила далече, так я за ней.
— Откуль знала, что ты увяз в гадю … — запнулась, но продолжила, — в ней… Некрас, богами заклинаю светлыми, оставь, откажись. Кровиночка моя!
Потянулась обнять сына: не отшатнулся, но и обнимал так, словно привечал тётку чужую. С того Видана наново зашлась слезами, и унялась уж тогда, когда насада отвалила от Луганского бережка. Все пропустила, все проворонила: и как Деян прощался с сыном, и как Местька кричал насадским, чтобы передали отцу-матери привет сыновий, и как Радим просил жене кланяться.
Уселась на скамью под бортом и пригорюнилась. Через малое время муж подошел, сел рядом и разговор завел. Да непростой:
— Помню, Видка, как увидал тебя впервой. Ох, и девка! Огонь! За словом-то в рукав не лезла, всем доставалось. Ить всю правду в глаза кидала, без разбора. Помнишь ли, любая? — слова говорил нежные, а смотрел строго.
— Ты чегой-то, Деян? — шмыгнула носом, на мужа смотрела, и ждала страшного.
— Тогой-то. Я тогда с одним худым мешком притёк в весь вашу, свистульки продавал за чешуйку. Ни кола, ни двора не имел. А запала ты мне в сердце, разумом помутился, так полюбил. Вспомни, Видана, как отец твой гнал меня со двора, и как ты котомку собрала и за мной ушла. Помнишь ли, любая?
— Деянушка…
— Деянушка?! За всю жизню пальцем тебя не тронул. Любил, нежил, жилы рвал, чтоб токмо тебе жилось привольно. А вот пришел день сей и разумел я — поколочу. Верь мне, Видана, так бы и сделал, коли не любил бы тебя! Ты ни единого раза меня не подвела, всегда опорой мне стояла. Так с чего ты врать-то принялась, подличать? Где ж Виданушка моя? Куда делась девка-то огневая и правдивая?
— Деян, так не для себя! Ведь изведет она его! Изведет!! — слезы хлынули по щекам.
— Вона как! Ладноть, поучу тебя. Некрас ее выбрал, а наша с тобой доля — принять. Видала, какой он стал? Вольный, сильный, за себя постоял, за нее. Правду чует и за любую хлещется. Глаза разуй, Видка. Мужиком он стал. В том и отрада его. А Медвянка хороша! Ить не убоялась, за род горой встала, за матерь с отцом помстила. Ты уж опосля поймешь, что такую девку в дом взять — счастье. Сбережет очаг, насмерть стоять будет за нас, за Квитов. А ты вот сиди одна, как сычиха болотная. Не пустит она тебя к себе в домину-то, не даст внуков понянькать.
— Это как это?! Я бабка им буду! Ты чего городишь, лешак старый?! — подхватилась Видана, на лавке завертелась. — Некрас мой сын!
— Во, заверещала. Сама же его от себя и отвадила. И его и Медвянку. Был бы я ею, я б не пустил на порог, — хмыкнул Деян, брови насупил шутейно.
— Ты чего, старый, потешаешься? Тебя что ль пустят?!
— А то! Сяду, внуков на коленки посажу и стану им потешки кричать. Баснь расскажу, свистулек к празднику принесу. И смотреть буду, как род мой растет и крепнет. Ить девка-то сама крепка. Такого норова, какого и мы с тобой. Да и Некрас той же повадки. Ужель не почуяла? Наша она, огневая.
— А я-то как же? — Видана уж и разумела, о чем ей муж-то говорит, испугалась, искала защиты.
— А ты сиди дома, враки выдумывай. Вот то пострашнее будет, чем мужнин кулак.
— Деян…Деянка… — завыла тихонько, уткнулась головой в плечо мужа.
— Вот те и Деянка, — погладил по голове жену непутёвую. — Так и быть, буду тебе про них обсказывать.
С тех его слов Видана и вовсе разревелась, а Деян улыбку прятал в усах и стращал, стращал. Уж потом обнял крепенько, и выслушал, как винится жена. Все думал, что наказала сама себя похлеще, чем боги светлые.
— Местька, Радимка… Спаси вас… — Некрас запнулся, все слов не мог найти. — Не оставили.
— Некраска, да ты что?! Да мы…да я… — Местька подкинулся, заметался по гриднице. — Ты ж друг мне, самый пресамый!
— И то верно, друг, — Радим козлом скакать не стал, а принялся о главном говорить. — Ты вот что, Квит, обскажи, где искать-то думаешь?
Некрас поднялся с лавки, побродил туда-сюда, да и молвил:
— К веси своей подалась, не инако. А вот где она, весь Лутаковская, а?