Огневица
Шрифт:
— А рядом с Сокуровской. Знала она их, а то как же притворялась бы? И берёсты были от них. Где их городище-то? — Радим говорил мудрое, верное.
— Новик знает. Родня ведь, хучь и дальняя. Токмо городища того нет уже. Перемерли все, — Некрас волосы пятерней взлохматил, задумался крепенько и порешил:
— Вы к Новикам ступайте, промеж них потолкитесь, поспрошайте. А я к Всеведе. Провидит она, так можа и для меня расстарается, а? — Некрас цапнул с лавки подпояску, шапку и выскочил вон, не дождавшись, пока друзья верные хоть слово кинут.
Бежал скоренько, благо бок маять перестал. Через малое время уж топтался на пороге Всеведы, да не просто так, а с подарком: простеньким, но сердечным.
— Ох, ты ж! Никак сам Квит ко мне? Ну, иди, чего встал-то? — Всеведа вышла навстречу, улыбнулась тепло. — Чего мнешься, а? По делу, не инако. Нет бы просто в гости зайти, проведать волхву старую.
— Здрава будь, мудрая, — поклонился чуть не в пояс. — Если б не ты, не топтать мне землю. Спаси тя. Так я и по делу, и по сердцу притёк. Не веришь?
— Нет, не верю. Глаза-то шальные, заполошные. Никак Медвянку потерял? Что, упустил девку? Вона как, — засмеялась, заискрилась волхва. — Чай просто так не сбегают от таких-то.
— Каких таких, Всеведа? — Некрас бровь изогнул, выпрямился горделиво и потешно. — Скажешь, плох я?
— Не скажу, Некраска. Ой, не скажу, — смеялась все то время, пока вела парня в гридницу, за стол сажала.
— Всеведа, просить тебя хочу… — Некрас положил руки на стол, сжал кулаки. — Медвяна пропала, а где искать и знать не знаю. Ты не скажешь, так я всю землю обойду, в каждый уголок загляну, токмо не ведаю, хватит ли на то всей жизни моей.
— С чего пропала-то, а, Некрас? Сама сбежала или надоумил кто? — прищурила глаза рысьи, голову склонила к плечу.
— Надоумил. Да не об том речь! Поможешь али как?
— Ты погоди орать. Если спрашиваю, стало быть, надо. Что лупишься? Никак повернулась к тебе дурным боком слава твоя ходоковская? — ухмыльнулась, но не зло, а с разумением.
— Все-то ты знаешь, — озлился Некрас, брови насупил.
— Говорила я, отольются тебе девичьи слезы. Ну, да ладно, помогу, — Всеведа осерьёзнела, руку протянула. — Дай Огневицу, Некрас.
Парень задумался, но все же, полез за пояс, достал кругляш серебряный и вложил в ладонь волхвы. А уж потом и понял — снова свет померк, как впервой, когда был у Всеведы. По хребту мурашки пошли, да знобко стало в теплой и светлой гриднице.
Всеведа глаза прикрыла, сжала оберег крепенько, посидела малое время, а потом…
— Сколько ж боли… Смерть вижу, пожар, кровь. Дурная Огневица, много зла в ней, бед, — Всеведа глаза открыла, ладонь разжала и уронила кругляш на стол. — Некрас, место не укажу верное, но видела горушку горбатенькую и низенькую. А еще девушку кудрявую. Приметишь, не упускай. Она к Медвяне выведет.
Выдохнула, словно тяжкую ношу с плеч скинула. И снова чудо! В гриднице светло и тихо, как и было допрежде.
— А гора-то? Гора где? — Некрас подался к волхве, едва на стол не улегся.
— Там, где Огневица злой стала. Рядом с весью невесты твоей. Вот и все. Ищи, пригожий, ищи. Боги светлые не оставят тебя. А оберег мне отдай. Верь, всем с того легче станет. Он свое взял, напился боли, так нечего ему больше в яви делать. Пусть упокоит всех и сам пылью станет. Разумел?
Глазами высверкнула, но Некраса не напугала, а развеселила.
— Во как. Все из-за кругляша бабьего? Да ну-у-у-у! — улыбался широко, весело.
— Вот те и ну! — Всеведа даром, что волховала миг назад, в ответ разулыбалась. — Чегой-то у тебя за пазухой топорщится, а? Чего в дом-то ко мне приволок, заполошный?
— То подарочек тебе, мудрая, — полез и вытянул носочки-копытца вязанные, что на торгу нашел. — Знаю, зябнешь ты, Всеведа. Так вот прими, не побрезгуй даром малым. Наденешь зимой на ножки и сиди, радуйся.
— Ах ты, змей. Извернулся и нашел подарок по душе. Некраска, будь мне годков поменьше, так не Медвянку бы ты искал, а сидел возле меня, — смеялась, помолодевшая вмиг женщина. — И как ты понимаешь о бабах, а? Откуль дар-то такой?
— Сама же сказала, что любят меня боги светлые, — подмигнул и добавил. — И бабы тоже.
Посмеялись, полюбовались друг другом, а потом уж и простились. На пороге Некрас обнял волхву и поспешил к домку, где ждали друзья верные.
Всеведа вслед ему смотрела, улыбалась, а уж потом увидела толпу праздную, обрядовую: нарядные гости, веселые парни и двечатки. Невеста идёт, сияет, а жених-то под ноги снуло смотрит. Бредет себе, как скотина подневольная.
Всеведа головой только покачала. Малое время назад любовалась волхва на Тихомира и Медвяну: везде вместе, рука об руку. А тут уж и она не с ним, и Тихомир с другой. Подивилась промыслу богов, что людей сталкивают и разводят в разные стороны. Порадовалась о Медвяне и погрустила о Тише: знала волхва, что отец ему девку сам нашел и заставил в жены взять. Одного не понимала женщина мудрая, как же парень-то смирился? Как жить думает? Это ж каким надо быть, чтобы дать себя, как тварь бессловесную пхнуть в ярмо такое безрадостное? Чай не люба ему, незнакома совсем, не своим разумением выбрана. Пустой и подневольный Голода. Ведь не холоп, а живет, как раб. Плывет, словно рыба мертвая по течению. Ни ворохнется, поперёк не сделает. Вон ведь как бывает.
— Местька, а Местька, чего затих? Уснул? — Радим в седле сидел справно, спину прямил.
— Отлезь, — кудрявый сплюнул зло. — Уж какую седмицу по весям рыскаем, и везде одно — нету никакой Медвяны. Этот еще, заполошный, все гонит кудай-то. Как хошь, а я ныне в дому ночевать хочу! Щей горячих хлебать из горшка, а не хлебом пузо набивать. В баню хочу, да бабу пощупать!
— Распищался, цыплак. Бабу тебе? Не любят они плакс, знай о том, — Радим достал из-за пазухи сухарик. — На, погрызи. Может, полегчает.
— Сам грызи! — озлился Местька. — Ить как носится-то, а? Неужто так горит?
Смотрел в спину Некраса, что ехал на кауром чуть впереди, дивился упрямству дружка своего. Второй месяц кругами ходили опричь веси Лутаков: сыскали ее уж давненько. А вот Медвяны как не было, так и нет.
— Горит, а как инако? Видал, какой он? Аж ликом счернел. Боится, что не сыщет. Из Лугани-то выезжали, так счастливился, а теперь? Ты вот что, кудряш, примолкни. Чай не до твоих хотелок теперича.
И прав был Радим. По началу-то радовались — нашли весь Лутаков, а вот опосля… Что ни день, то пустота. И ведь явь хороша: ни дождей, ни хмари слякотной, одна лишь отрада солнечная. А все одно — муторно. Но крепились, хоть и чуяли — льют из пустого в порожнее, понапрасну коней мают и себя мучают.