Огонь и сталь
Шрифт:
— Эй, а ну сядь как было, — прошипела воровка, — что бы я на тебя откинулась. Так у меня спина перестает болеть.
— Как скажешь, детка, — криво ухмыльнулся мужчина. Спина каджитки прижалась к его груди, голова снова легла на его плечо так, что прохладные серьги чуть касались шеи норда. Идиллия, только и всего. Ларасс вытянула ноги и сбросила башмаки, тихо мурлыкала, когда легкий ветерок с робкой нежностью ерошил ее шерсть. Забавно, должно быть, они со стороны смотрятся — беременная каджитка и северянин в камзоле гильдии воров. Вечер — загляденье! Звезды вспыхивали одна за другой, небо на западе горело золотисто-алым, словно тысячи драконов изрыгали пламя, раскаляя небосклон и солнечный диск. Умиротворением дышала природа, вор совсем
— Что случилось, детка? Что такое? Где болит? — не рожай, только не рожай, жизнь не готовила его быть повитухой. Дхан’ларасс же рассмеялась и провела ладонью по его щеке, провела коготками по шрамам. Мужчина ошеломленно заморгал, в синих глазах плескалось изумление.
— Не бойся, до родов минимум месяц, — снисходительно фыркнула она, — просто они опять начали пинаться.
— Они?
— Да уж… хочешь потрогать? — не дожидаясь ответа, каджитка взяла его за руку и приложила к своему выпуклому животу. Несколько секунд котята вели себя смирно, но Бриньольф ощутил слабый толчок, робкий и несмелый, а потом уже более решительный. Будто котенок хотел взять его за руку. На лице норда появилось глуповато-восхищенное выражение.
— И правда толкаются, — прошептал он, чувствуя, как сладко щемит в груди.
========== VIINGGE NAH (Крылья ярости) ==========
«Плачет сердце по родным берегам,
Бьются волны о борт корабля.
Только ветру я и облакам
Признаюсь, что умру без тебя.
И в ночи да под песни морей
Вспоминаю я очи твои,
Будто небо бездонны они,
В мире нет ничего их родней.
Пусть труден мой путь и далек,
И тебе меня любить нелегко,
Но ты верь, дороже всего
Будет нежный мне твой поцелуй».
Голос у Камо’ри неплохой, мягкий хриплый баритон с бархатными нотками, такой обволакивающий. Вот Хельга и таяла. Редко мужчины до ухаживаний додумываются, у них все так просто и примитивно. Только искусством Дибеллы интересуются. А этот каджит… литые мускулы под лоснящейся темно-коричневой шкурой, высок, строен, а как взглянет — у Хельги сердце замирало. Как жаль, что он… а почему нет? Госпожа Дибелла велит дарить радость всем. Женщина кокетливо встряхнула светлыми волосами, когда заметила, что на Камо’ри смотрят как на пирожок с яблоками еще Ингун да Свана. Племянница млела, закатывала глаза, сладко вздыхала. Хельга раздраженно поморщилась. Вот ведь дурища! Мало ей проблем с младшеньким из Черных Вересков, так теперь еще и пират этот. Которого ее тетушка для себя присмотрела. С его шрамами, серьгами, пропахший морем, каджит… опасен. Искушенный, вальяжный, лениво-надменный. Не такой, как местное мужичье. Только вот беда — каждая девка думает, что поет он именно для нее, вон как Ингун облизывается. Она-то купить его может, вместе с хвостом и усами. Поэтому когда девчонка смело шагнула к сутай-рат, северянка понуро побрела в ночлежку. Ничего, как с девчонками неумелыми набалуется, придет к ней. Все они возвращаются.
***
— Мать хочет поговорить с тобой, — заявила юная смугляночка, коварно щурясь. Мила, даже очень, но как от нее воняет нирном, пасленом и прочими алхимическими премудростями. Запах был такой крепкий и острый, что Камо’ри невольно поморщился. Глаза цвета янтаря чуть сузились, но Ингун промолчала. Терпеливо подождала пока каджит уберет лютню и лишь потом лениво поплыла к местной резиденции клана Черный Вереск. Бедрами молодка покачивала так, что каджиту чувствовал себя как при сильной качке. Пара быстрых коротких взглядов через плечо — ураган, шквал, протаскивание под килем. Камо’ри всегда человеческие женщины нравились больше, чем каджитки. Мягкая нежная кожа, отсутствие хвостов и усов… мерки тоже неплохи, но больше всего сутай-рат урчал от северянок. Не всех, конечно. Баба с задницей как корма корабля, шеей толщиной с мачту да сиськами
Дом у Вересков здоровый, почти с его корабль. Дорожка камнем выложена, в окнах призрачно бликует стекло. Каджит мрачно сплюнул сквозь зубы. Буржуи бесхвостые! Его мать с отцом всю жизнь свою в каморке ютились, пятерых котят вырастили, а эти жируют да чванятся. Камо’ри нравятся человеческие бабы. Как бабы. А честь их да совесть — дерьмо левиафанье.
В особняке тепло, даже жарко, воздух оставил на языке сутай-рат легкую сладость. Алик’рские благовония, дорогие. И контрабандные. Камо’ри принюхался, в носу тут же засвербило, и пират, не удержавшись, чихнул. Резковатый аромат… да какой там, от него глаза слезятся! Человечек, с важным видом развалившийся в кресле, презрительно скривил губы.
— Зачем привела этого кошака?! Сестрица, совсем из ума выжила? Сначала алхимией своей бредила, а теперь что?
— Заткнись, Хемминг, — устало обронила девушка, — мать хочет его видеть.
— А матушке он зачем? Чтоб Черный Вереск этого котяру нанимали! Вот еще. Я не позволю.
— Можешь не позволять сколько угодно, Хемминг, — холодно молвила Мавен, пронзая сына надменным взглядом, — но хозяйка здесь я. И мне решать, чьими услугами пользоваться, — золотистые глаза обратились на усмехающегося каджитка, доселе хранившего молчание. Уголки сухих тонких губ приподнялись в слабой тени улыбки. — Прости моего сына за несдержанность. Он в последнее время сначала говорит, потом думает, — Хемминг раздраженно фыркнул, но возражать матери не посмел. Ингун тонко хихикнула. — Идем. Я хочу поговорить с тобой с глазу на глаз.
Интуиция отвесила предупредительный пинок под хвост пирата, но Камо’ри отступать не привык. Это как вести корабль сквозь шторм или через коварную гряду рифов. Ты можешь утонуть, потерять половину команды или напороться брюхом на скалы, но ежели выживешь, поймешь — это того стоило. Поэтому сутай-рат последовал за Мавен. А что? Он не первый кот, которого сгубит любопытство.
***
Дочь готова говорить об этом каждите часами, стала чаще гулять, в надежде увидеть его лишний раз. Не сказать, что Мавен радовало столь странное увлечение Ингун, но зато девочка стала хоть иногда вылезать из лаборатории Элгрима. Пусть уж лучше зелья да снадобья варит, чем с котом, да еще и вором, связывается. Знала Черный Вереск каджитскую породу. Хитры да вероломны и наглости не занимать. И если этот Камо’ри именно такой, то он тот, кто ей нужен.
— Скажи мне, отчего пирату вдруг в воры подаваться? — нараспев произнесла Мавен, глядя на сутай-рат из-под полуопущенных ресниц. Камо’ри шевельнул усами.
— Море злое да холодное что ваш край. Но его я укротил. Чего мне счастья в Скайриме не попытать?
— Самоуверенные слова, — сухо заметила женщина, — сейчас — не более, чем пустая похвальба. А хочешь доказать себя в одном… деликатном деле?
— И какой мне в этом резон? — кот скрестил руки на груди. — Я тебе не наемник и не мальчик на побегушках.
— Вся гильдия воров работает на меня. Ты же состоишь в ней… с недавних пор. Думаю, дальше не нужно продолжать? Даже Соловьи Ноктюрнал верны мне.
— Ты так думаешь? — глумливо хмыкнул каджит, ехидно оскалившись. Лицо Мавен превратилось в каменную равнодушную маску.
— Не испытывай мое терпение, каджит, — процедила Черный Вереск, — иначе ты… да и твоя сестра можете сильно пострадать.
Камо’ри наконец заткнулся, и Мавен утомленно откинулась на спинку стула. Обычно словесные баталии ее развлекали, веселили, но сейчас она чувствовала себя ужасно вымотанной и усталой. Чертов каджит! Подкоротить бы его острый язык, но позже. Главное — совсем не укрощение нахальных пиратов.