Огонь и сталь
Шрифт:
— Выступаем с сумерками. «Серебряная рука» не ждет нападения так скоро, у нас будет преимущество… и ради Шора, Вилкас, отпусти ты ее уже! Не сбежит! А если и сбежит, догонишь, Соратник ты или нет?! — чуть поостыв, Эйла перевела дух. Вилкас дулся, как мальчишка, пойманный на краже пирогов, а Тинтур же улыбалась, опустив ресницы. Она коснулась губами лба воина и выскользнула из его рук прежде, чем он успел возразить. Охотница презрительно фыркнула, глядя на брата по оружию, чье выражение лица было до отвращения нелепым и смешным. Помилуй Кин, почему все мужики иногда такие дураки?
***
Башня близ Висельной скалы сиротливо жалась к горе, куталась в сизую дымку тумана будто в теплую шаль. Колья возле ворот были увенчаны волчьими головами, слишком крупными, что бы принадлежать простым волкам, с оскаленными окровавленными пастями, с остекленевшими человеческими глазами. Воины клана «Серебряная рука» лениво прогуливались по двору, были слышен смех и пьяные
Караул в этот вечер не выставили. Пусть ребята все вместе отметят, за успех свой чашу поднимут. Скоро стаю вырежут, а затем и вампирами займутся. Ходят ведь слухи о целом замке кровопийц на западе Скайрима. Выкурить нечисть оттуда, развеять пепел по ветру и самим занять крепость. И будут жить не хуже ярлов!
Стрела из чернодрева в два локтя длиной со свистом распорола прохладный ночной воздух и по самое оперение вошла в тело воина, льющего в рот мед прямо из бутылки. Кровь хлынула горлом, смешиваясь с игристым напитком, и прежде чем он упал на колени, задыхаясь от боли и близкой смерти, невидимый лучник поразил еще двоих охотников. Разомлевшие от выпивки, еды и эха триумфа, «Серебряная рука» не сразу поняли, что их логово атакуют. Некоторые бросились в спасительные стены башни, оставив самых трезвых бойцов оборонять вход. Обнажили он мечи и топоры, стучали щиты, пытаясь устрашить врагов, но стрелы продолжали лететь из темноты и волчий вой, полный жажды и боли, обещал им скорую смерть. Три оборотня, рыча, ворвались в логово головорезов, сминая их неровные ряды. Смыкались челюсти, рвали когти, кровь оросила землю темно-багровым дождем. Но «Серебряная рука» не желала сдаваться так просто. Темно-рыжая шкура Эйлы украсилась десятком свежих ран, морда Фаркаса залита кровью, Вилкаса обжигал каждый вздох от удара боевым молотом по ребрам. Тинтур, единственная, кто в эту ночь не обратился, отстреливала разбойников, трусливо затаившихся в надежде на спасение. Кровь зверя бурлила в ее жилах, сердце билось в груди, желание ощутить вкус крови на языке оглушило ее, растворило в безумной пляске боя. Она не сразу почувствовала, как прохладная сталь кинжала вонзается в ее плечо. Боль расцветала медленно, босмерка успела вырвать кинжал из своего тела и заставить лезвие по самую рукоять впиться в живот напавшей на нее разбойницы. Лесной эльфийки, невысокой да рыжеволосой. Онемев, Белое Крыло смотрела в ее глаза. Словно в зеркало глядит. Эльфийка ухмыльнулась, прежде чем ее взгляд потускнел, и Тинтур на землю упала, сокрушенная ударом обуха топора по голове. Вспыхнула тьма, окружая ее, и рассыпалась белыми искрами. Когда девушка открыла глаза, Вилкас исступленно рвал воина, напавшего на нее, раздирал его грудь, пытаясь добраться до трепещущего сердца. Криков несчастного Белое Крыло не слышала. Видела лишь как Фаркас и Эйла, уже сбросившие звериный облик, поджигают башню Висельной скалы. Дубовая дверь сотрясалась от тяжелых ударов, пламя лизало каменные стены, вырывалось из узких бойниц, тянуло к небу обжигающие тонкие пальцы.
========== ALOK ALUN (Когда-нибудь воскреснет) ==========
Вещи в убежище не пропадали практически никогда. Догматы велели относиться к ворам сурово. Обычно весьма немаленького штрафа хватало,чтобы отбить всякую охоту воровать у своих сестер и братьев. Если же нет, то провинившегося изгоняли из Братства. Это значило смерть от рук бывшей семьи, ибо не должны секреты Детей Ночи покидать холодных стен обители ассасинов. Но что делать, если сам Хранитель мощей Матроны едва ли не сундуками таскает имущество Братства?!
Назир устало потер переносицу. С тех пор как Цицерон вернулся, его состояние только ухудшилось. Раньше он сутками мог сидеть у ног Матушки, пел ей, натирал ее маслом, а сейчас возвращался в убежище только на ночь. Уходил до рассвета, приходил затемно. И каждый раз имперец что-то уносил, пряча за пазухой и наивно полагая, что никто ничего не знает и не замечает. Но слухи в семье разлетаются быстро. Именно поэтому редгард поднялся сегодня ни свет, ни заря и, отчаянно борясь с зевотой, сидел в продуваемом всеми северными ветрами холле на скрипучем стуле и ждал. Ждал терпеливо, борясь со сном и холодом, пробравшимся под шелк и бархат восточных одежд. Мужчина пытался читать, но буквы разбегались в разные стороны как крестьяне при виде великана, попробовал считать септимы за будущие контракты. Сто септимов, сто один, сто два, сто три… золотые монеты сыпались с темного ночного неба прямо в руки Назира, миллионы сверкающих звезд дождем из септимов лились на ассасина, игриво звеня и мерцая. На губах аликр’ца расцвела мечтательная улыбка, мягкие уютные объятия сна смыкались вокруг него все туже. Голова Назира начала медленно клониться на грудь, медленное размеренное дыхание запуталось в
— С добрым утром, Хранитель, — сонно улыбнулся алик’рец, зябко поводя плечами, — раненько встал, раненько… торопишься куда, Цицерон?
— Не твое дело, — рыкнул имперец, насупившись и втянув голову в плечи. В золотисто-карих глазах скомороха играли золотистые искорки разгорающегося гнева. — Это мое! Это дело Цицерона! Цицерона и Слышащей!
— Слышащей? — Назир недоуменно нахмурился. — Так она же сейчас должна быть в Вайтране. Я вот получил от нее письмо, — мужчина смешливо фыркнул, улыбнулся, продемонстрировав белые ровные зубы, — к ней отец приехал, такой-сякой важный маг из Сиродила. Ох, порвут они с муженьком Деметры друг друга… — редгард тихо рассмеялся, качая головой и лукаво поглядывая на Цицерона. Шут стоял, опустив голову, нервно кусал губы. Из-под его камзола торчал край ярко-синего шелка, расшитый серебряной нитью. Веселье алик’рца мгновенно потухло, острый взгляд темно-карих глаз впился в скомороха, переминающегося с ноги на ногу. Колокольчики в его колпаке тихо позвякивали.
— Хранитель, — мужчина принялся поглаживать свою бороду, — скажи, зачем тебе любимое платье Слышащей?
— Оно порвалось, — пробубнил Цицерон, глядя на Назира исподлобья, — надо зашить. Не будет же Слышащая ходить в рваном.
— Так отдай Науше или Бабетте, пусть зашьют, — редгард скрестил руки на груди. Чтобы имперец начал таскать женские тряпки да еще и платья Деметры?! Что он совсем из ума выжил?! На кой черт они ему? Неужто сам наряжается да перед зеркалом крутится? А что, рожу уже пудрит, щеки румянит. Ассасин миролюбиво улыбнулся, его ладонь ободряюще легла на плечо Хранителя. Но Цицерон от прикосновения сжался еще сильнее, плотно сжал губы, отворачиваясь и запахивая камзол.
— Слушай, Цицерон, я понимаю, ты скучаешь по Слышащей, но это не причина воровать ее одежду. Так что иди, положи платье в сундук и ступай к Матушке. Думаешь, ей понравится, что ты стал вором?
— Цицерон не вор! — взвыл шут. Безумные глаза сверкали диким огнем. — Он не украл! Цицерон взял на время… глупый глупец Назир, ты ничего не понимаешь! Никто не понимает Цицерона!
Назир несколько опешил, отшатнулся от скомороха, который тут же юркнул мимо него и побежал к тяжелой каменной двери. Редгард не стал его останавливать. Интуиция убийцы нашептывала ему, что здесь не все так просто. И вылечить Хранителя, увы, может только кинжал.
***
Покинув убежище, Цицерон бежал, не разбирая дороги, словно за ним гнались все гончие Хирсина. Ветер бил ему в лицо, слезы застилали глаза, холодный воздух разрывал легкие, а сердце бешено жарко колотилось, рвалось из груди. Снег хрустел под сапогами имперца, горло сжимали рыдания. Он… он не вор! Нет, нет, Цицерон не вор, он не украл!.. он просто… просто… неживая не сможет заменить ему Слышащую. Неживая не улыбнется ему, не посмотрит даже, ни словечка ему не скажет. Мертвая… но прекрасна совсем как Матушка. И тоже молчит, язычок же сгнил давно, истлел. Имперец упал на колени, сорвал с головы колпак. Огненные пряди упали ему на лоб, рассыпались по плечам. Мягкие хлопья снега, падающие с грифельно-серого неба, посеребрили его волосы, окутали в тонкую шаль, но мужчина даже не замечал холода. Ветер отчаянно выл, подпевая тоскливой песне волков, на линии горизонта таяли последние всполохи северного сияния. Платье выскользнуло из рук Цицерона, нежная ткань растеклась по земле призрачно-мерцающей лужицей. Шут провел кончиками пальцев по богатой вышивке — на подоле плескались серебристые волны, пенящиеся речным жемчугом. Красивое, королевы достойно. А он хотел мертвую в него облачить! Глупый Цицерон… имперец зарылся лицом в шелк, жадно вдыхая слабый аромат ежевики и лаванды, и с ужасом заметил, что на ткани остались красно–белые разводы его пудры и румян. Вот теперь точно стирать придется! Горько вздохнув, мужчина поднялся на ноги. Ветер играл подолом платья, его призрачные пальцы путались в волосах Цицерона. Янтарно–карие глаза чуть затуманились. Слышащая же женщина, а женщины любят побрякушки–безделушки, украшения–блестючки… Цицерон сделает Слышащей подарок! Нет, два подарка! Слышащая обрадуется и не будет ругать Хранителя! Звонко хихикнув, имперец подпрыгнул на месте и принялся восторженно вальсировать, прижимая платье к себе так, будто это не просто расшитая тряпка, а живая девушка.
***
Будучи женатым на вампире, для Онмунда было странно бояться собственного тестя — человека, пусть и весьма сильного мага. Нет, даже не бояться. Юноша чувствовал себя в присутствии Мерцера очень неуютно. При Деметре тот всегда улыбался, но серые глаза оставались холодными и непроницаемыми. Ни одной эмоции, будто глядит на норда кусочками льда. Юноша никогда бы не сказал супруге, что ее отец ему не нравится и что это, похоже, взаимно. Девушка была так счастлива, буквально сияла, милое лицо лучилось улыбкой. Такой ее Онмунд не видел со дня их свадьбы.