Огонь и сталь
Шрифт:
— Вечность приняла тебя в свои объятия, брат, — альтмер развел руками, — теперь ты один из нас. Ты поможешь вернуть клану Гравирир былое… — лицо эльфа чуть вытянулось, когда он увидел в пальцах колдуна огненный шар. Он не успел ничего сказать – заклинанием юноша поджег его мантию.
— Ты что творишь, ублюдок?! — взревел Даан, бросаясь к норду, но золотисто-алый поток пламени ударил его в лицо. Борода и косматая грива вспыхнули мгновенно, глаза вампира лопнули от жара. Ирмагард завизжала и бросилась прочь, но Гоуэн оттолкнул ее и первым выскочил из камеры. Онмунд шагнул к вампирше. Девушка взирала на него круглыми от ужаса глазами, в которых плескался страх.
— Нет… нет, прошу, пожалуйста… — она встала на колени, — умоляю, не нужно… — Ирмагард подползла к северянину, протягивая
— Сука! Паскуда! — вопил он, размахивая руками и ногами. — Мы подарили тебе бессмертие! Силу и вечную жизнь, и вот как ты нам отплатил?!
— Каков подарок, — сухо промолвил юноша, ставя ногу на шею вампира, — такая и плата.
***
Камо’ри с самым искренним выражением вины на умильной морде сидел на кровати, ссутулившись будто нашкодивший котенок. Забинтованная нога покоилась на подушках, а рядом на столике – кувшин вина, засахаренные сливы и сладкие пироги, но каджит старательно притворялся узником в цепях, который очень раскаивается.
— Сестрица, ну, прости… — он взглянул на Ларасс робко, но она не могла не заметить лукавый огонек, сверкнувший в его глазу, — ну, перестарался я, с кем не бывает.
— Перестарался?! Нажраться скумы и вина до зеленых даэдра, а потом идти резать моих людей, это ты называешь перестараться?! — сутай–рат сжала кулаки, впиваясь когтями глубоко в ладони, до боли, до крови. Братец любит яды, сталь его скитимаров уже пропитана смертоносной отравой. Бриньольф метался в горячечном бреду почти два дня, так рвался куда-то, что приходилось привязывать его к кровати. Дхан’ларасс с разрывающимся от тревоги сердцем всю ночь просидела у постели вора, котята плакали, испуганные, никак не хотели спать и идти на руки Векс и Тонилле, выгибались и шипели. Всегда тихая Санера даже расцарапала редгардке щеку, а Дро’Оан прокусил воровке пальцы. Белокурая имперка до сих пор канючила, мол, из-за клыков пальцы ловкость потеряли и замки она взламывать больше не может. Какие к даэдра пальцы?! Бриньольф едва в царство Аркея не отбыл, шов на животе несколько раз расходился, рана вспухала и гнила. Делвин мрачно шутил, что украсть им придется жрицу Кинарет, но Ларасс было не до смеха. Ее душили слезы, и давящая боль терзала сердце. Воровка не страдала так со смерти родителей.
Через день и ночь мучений и зыбкого сна, рассыпающегося от каждого звука, каждого шороха, вору стало лучше, Векелу удалось даже влить в северянина немного бульона. Сейчас Бриньольф спал, и ослабевшая от усталости и облегчения каджитка решила проведать детей и брата. Пообнимавшись с сыном и дочерьми, сутай–рат немного даже повеселела, но одного взгляда на Камо’ри, вальяжно развалившегося на постели хватило, чтобы ярость вскипела в душе Дхан’ларасс, словно лава в жерле Красной Горы. Только любовь к покойной матушке удержала ее от того, чтобы схватиться за кинжал и добить этого вшивого кошака! Кто знает, чем бы все закончилось, если бы воровка не вернулась.
— За мной пришли мои парни. Мы отмечали ремонт корабля. Не тревожься, скоро я вас покину, — он озорно улыбнулся и откинулся на подушки, похлопал по одеялу рядом с собой, приглашая сестру присесть. Раздраженно хмыкнув, Ларасс все же опустилась на краешек кровати. Руки пирата тут же обвили ее талию и легко повалили воровку на перину. Каджитка недовольно дернулась, зашипев сквозь зубы, но заворочалась, устраиваясь поудобнее на груди брата. Камо’ри принялся легонько поигрывать густой бежево-серебристой шерстью на загривке сутай–рат. Дхан’ларасс тихо замурлыкала, прикрыв глаза. Объятия пирата вернули ее в детство, когда в ночную грозу она забиралась к нему в постель. Каджит всегда был смелым до сумасбродства. В десять лет он забрался
— Соловушка, — усмехнулся Камо’ри, и его дыхание горячей волной пощекотало ухо воровки, — будешь скучать по каджиту или станцуешь на столе с обнаженной грудью? — он хрипло засмеялся и охнул от тумака в бок. Светло-лазурные глаза Ларасс обожгли его обиженно – возмущенным взглядом.
— Ты обещал никогда не упоминать об этом! — взвилась каджитка, вздыбив шерсть. До сих пор стыдно вспоминать, как она на спор сплясала нагая в рыночной площади в день праздника Весны. Потом почти два года сутай–рат изводили насмешками и грязными шуточками, стражники свистели ей вслед, а Сибби Черный Вереск, тогда еще живой, все зазывал в семейное поместье. Ночью. Когда его матушка отсутствовала. Воровка смешливо сморщила нос. Видимо, у них тяга к хвостатым в крови, эвон как его сестрица на Камо’ри облизывается. Положив голову на плечо брата, каджитка, подумав мгновение, сложила на него руки и ноги. Пират только вздохнул.
— Что, сестра, будет тебе не хватать Камо’ри? Уж поди устала от меня, ждешь не дождешься когда же я отплыву.
— Болван, — буркнула воровка угрюмо, — когда я тебя еще увижу?! Вдруг шторм или на военное судно напорешься? Или меня казнят у дворца ярла… — пират нахмурился, услышав в голосе сестры слезы. Он потерся носом о ее лоб, утешающе шепча:
— Ну, сестрица, чего реветь-то? Мы рождаемся, живем, умираем. Гибель на борту со скитимаром в руке — достойная смерть. Будешь потом рассказывать племянникам, что дядька их как мужчина… — Дхан’ларасс уже ревела в голос, спрятав лицо на шее Камо’ри, прижимаясь к нему так тесно, что едва не спихнула с кровати. Каджит покрепче обнял рыдающую сестру, едва сдерживаясь от смеха. Соловушка, uakie, такая суровая, решительная королева воров сейчас плачет у него на плече. Сутай–рат погладил ее по плечам. Дурочка. К чему цепляться за жизнь, оставлять ее пылиться на полке и тухнуть, когда можно прожить ее так, что потом песни будут складывать, — не реви, хватит уже солить мое плечо! Я ж вернусь еще, гостинцев тебе привезу и заморышам твоим, — лизнув Ларасс в нос, Камо’ри аккуратно, чтобы не потревожить раненую ногу, повернулся на бок, — знаешь, когда ты тогда ворвалась в «Буйную флягу», я было подумал, что порешишь меня за вора своего. Так на меня взглянула… твои глаза ранили сильнее, чем кинжал Бриньольфа.
Каджитка фыркнула, кончик хвоста дернулся.
— Была такая мысль. Обоих бы вас прикончить, чтоб другим не повадно было скуму жрать как не в себя да кидаться друг на друга.
— Да я не о том, сестрица. Уж больно часто ты на него заглядываешься. А он на тебя и того чаще. Что, тоже на безусых потянуло?
— У тебя горячка, братец? — презрительно бросила Дхан’ларасс, выворачиваясь из его объятий. — Что за чушь ты порешь? — ехидная ухмылка пирата высекла искру, распалившую ярость воровки. Это на Брина-то она заглядывается?! Они только напарники, ничего более! И каджитка не нарочно тогда расхаживала по хранилищу в распахнутом камзоле, уж точно не ради северянина! Просто… просто так было удобнее, молоко не пачкало одежду. Сутай–рат старательно отмахивалась от того, что нежилась под взглядами вора как под теплыми лучами летнего солнца, намеренно одевала вычурные ожерелья и тяжелые кулоны, притягивая внимание… Камо’ри уже откровенно хихикал, и Ларасс, взбеленившись, выхватила подушку из-под его ноги и с размаху ударила его по голове.
— Не смей ржать, ты, выкидыш паршивой кошки! — взвизгнула она, вскакивая на ноги. Вся ее усталость и нежность по отношению к брату испарились. — Если ты на каждую девку заглядываешься, то не надо думать, что и я на любого встречного — поперечного запрыгнуть готова!
– Что ж твой хвост тогда так яро извивается, а? Не утаила от братца чувства свои к норду. А что такого, Ларасс? Трое детей, власть и деньги да мужик под боком — чего еще желать, uakie? — пират, хохоча, выставил перед собой руки, защищаясь от подушки, которой воровка лупила его по плечам и голове будто дубиной.