Огонь и сталь

Darr Vader

Босмер коротко пожал плечами.

– Мне нравится. Здесь уютно, тихо, чисто… да и на тебя смотреть приятно, - головорез улыбнулся ей озорно и вдруг подмигнул. Лицо Тинтур по-прежнему хранило маску невозмутимости и равнодушия.
– Ты, может, и не замечаешь, но когда читаешь, ты улыбаешься. Хмуришься, губы кусаешь… а вот я не умею читать, - на смуглое лицо лесного эльфа набежала тень, но тут же черты его посветлели от лукавой ухмылки, - может, научишь меня, а?

– Вряд ли, - уж обучать свою банду грамоте Белое Крыло точно не собиралась. Получив отказ, Хацутель сухо кивнул и ушел. Следующие несколько дней в комнатах атаманши он не появлялся, и Белое Крыло тому только усмехнулась, но невольно сама стала приглядываться к босмеру – как он тренируется в стрельбе из лука, разговаривает с Джэлех и Подковой, мастерит себе стрелы и точит меч. Как-то он даже им брился на спор. Эльф, ловя взгляд разбойничьей королевы, вскидывал острый подбородок и задумчиво почесывал

шрам на щеке. Глядя, как он скребет свою щетину, эльфка тихо зверела. Неужто вши завелись в его хилой растительности на не менее хилом лице?! Мог часами сидеть и скоблить свою щеку. Как до дыры не прочесал, одни боги только ведают. Постепенно ее начало раздражать в нем все – от звука его тихих шагов до звуков его смеха. А смеялся Хацутель часто. Над собой, над неуклюжим орком и страдающими от блох каджитов, над Люпой, что словно воду глушила крапивный чай, от которого у нее почернели зубы. Даже Тинтур не избежала его шуточек. В отношении атаманши босмер хранил осторожность, но ежели дело касалось других головорезов, то тут же никакого удержу на него не было.

Прищурив один глаз, эльф насмешливо смотрел на Эррота, который взахлеб расписывал Еркии, конопатой худой норжанке, даже за обедом не расстающейся со своим боевым молотом, как потерял свое ухо в драке с троллем. Будучи трезвыми, разбойники тихо переговаривались, обсуждая предстоящий набег.

– И, значит, я выхватил меч, а эта зверюга как заорет!.. кинулся на меня, скалится, клыки – во! – он взмахнул руками.
– Ну, а я что? Стоять что ли буду?! Увернулся я от него, чуть в овраг не свалился, но устоял! На минутку отвлекся, а тролль как даст мне лапой по уху!..

– Тролль? – ехидно переспросил Хацутель.
– Путаешь ты что-то. Это белка была. Маленькая такая, юркая. Она тебе в ухо вцепилась, когда ты орехи из ее дупла воровал.

Еркия захохотала так, что своды пещеры задрожали, впитывая эхо ее смеха. К щекам Эррота прилила кровь, его злобное фырканье потонуло в гоготе остальных наемников. Угрюмо зыркнув на брата исподлобья, он вдруг улыбнулся. Улыбочка у него поганая – ласковая, аж тошно становится. Так же он жертвам своим улыбается, прежде чем кинжал у них в брюхе два раза провернет.

– А ты-то что зубы скалишь? Раз удумал шефу под юбки залезть, то все, лучше всех нас стал?

Озорная усмешка не спорхнула с губ Хацутеля, но черты лица заострились, взгляд потемнел. Между босмерами воздух отяжелел и потрескивал от напряжения. Эррот злорадно щерился, глаза его хитро поблескивали сквозь сальную пегую челку, упавшую ему на глаза, Хацутель сжал кулаки так, что костяшки побелели, и повернулся к Тинтур. Девушка позволила себе скупо улыбнуться.

– Так вот какое чтение ты имел в виду… - протянула она задумчиво, постукивая ногтями по столу.
– Думаю, твою тягу к грамоте легко излечит Люпа за пару ночей. Верно? – Белое Крыло покосилась на разбойничью потаскуху, манерно глодающую фазанье крылышко. Когда-то имперка была красива – вьющиеся каштановые локоны, круглое миловидное личико и зеленовато-карие глаза, но разврат, неуемная тяга к вину, крапивному чаю и лунному сахару затушили все ее былое очарование. Корсаж был расшнурован, обнажая тяжелые груди, на отекшем лице отпечаток усталости и ленивой скуки. Но, заслышав слова разбойничьей королевы, Люпа поспешно отбросила косточку в сторону и, сладко облизнувшись, направилась к Хацутелю.

– Зачем читать? – промурлыкала она, поглаживая себя по груди.
– Когда я все и показать могу, - она хотела сесть на колени к босмеру, но эльф грубо оттолкнул ее. С руганью имперка распласталась на полу, подол ее платья задрался, обнажая полные ноги в грязных рваных чулках. Хацутель обжег Белое Крыло негодующим взглядом и стремительно покинул зал, где скулящую от боли шлюху утешал его брат.

***

Матильду, облаченную в одно из лучших платьев Ирмагард, Онмунд положил на погребальный костер. Кремовый шелк немного выцвел, кружевной воротник истрепался, но юноша не мог похоронить женщину, пережившую столько мучений, в окровавленном рубище раба. В смерти она, наконец, нашла покой, Матильда выглядела умиротворенной, свободная, наконец, от страданий. Омыть тело не получилось, поблизости не было ни ручейка, ни озера, поэтому на бледно-серой коже Матильды темнели багровые потеки. Вложив меж синюшных губ чуть погнутый септим, маг пробормотал короткую молитву и накрыл тело промасленным покрывалом. Ткань вспыхнула от заклинания практически мгновенно, пламя расползлось по бревнам и сучьям, облачило Матильду в огненный саван.

Пещера Сломанный Клык, где ютились последние члены клана Гранвирир, располагалась во владении Вайтран, в нескольких милях от местной столицы. Там, за каменными стенами и дубовыми воротами, ждет Дом Теплых Ветров, уютный маленький особнячок… языки дракона и ядовитые колокольцы, которые колдун посадил за домом, должно быть уже цветут… холмы за время его пленения успели облачиться в зелень, расшитую пестрыми цветами горноцвета, ромашек и диких маков. В безграничном лазоревом небе парил ястреб,

его тень скользила по земле. Жар весенних солнечных лучей вампир ощущал даже через одежду. Глядя, как погребальный огонь возносит Матильду к Совнгарду, норд чувствовал, как в прах обращается и его сердце, холодное, мертвое, отравленное вампиризмом. Шагнуть бы сейчас в костер, сгореть, умереть вместе с проклятием! Терять магу все равно нечего! Кто хватится его? Гибкие пальцы пламени тянулись к солнцу, жар опалил лицо Онмунда едва ли не до боли. На щеке набух и лопнул ожоговый пузырь, огонь, пожирающий плоть женщины, отражался в мерцающих холодным голубым огнем глазах вампира. Юноша ощущал себя оскверненным, замаранным, прижал ладонь к груди, где зияла невидимая пустота, черная и бездонная. Кому он нужен… такой? Из Гранвирира выжил только Гоуэн, он улизнул, пока маг расправлялся с Ирмагард, но северянина не волновал сбежавший носферату. Рано или поздно попадется он дозорным Стендарра, а те с нечистью не церемонятся. Колдун горько усмехнулся. Так он теперь и сам… чудовище. Как там говорила Тинтур? Пьющий жизни?

Ох, как, наверное, смеялась бы Деметра, узнай, что муж, который ушел из-за ее недуга, сам сейчас заражен. Должно быть, она уже в Данстаре. Ждет ли его еще? Скучает? А может, уже нашла кого-то другого? Ревность полоснула зазубренными когтями по груди норда, заклокотала грозным рычанием. Он… Онмунд пойдет к ней, пойдет к своей любимой женщине, в ноги ей упадет и будет молить о прощении. Теперь он понимал, каким был эгоистом. Понял, как его бледную леди пугало проклятие, как давило на Деметру одиночество и осознание того, кем она стала… ведь маг клялся любить ее, быть рядом и в печали, и в радости… а сам струсил и сбежал. Что ж, проклятие Молага Бала достойное наказание за его слабость. Что-то мокрое и холодное ткнулось в ладонь юноши. Опустив глаза, он заметил гончую смерти. Уродливый тощий пес пристально вглядывался в бледное лицо вампира пылающими угольками глаз, еще один топтался неподалеку, очевидно, боясь огня. Расправившись с вампирами, Онмунд не тронул псов. Они не виноваты, не должны отвечать за грехи хозяев. Норд ощутил жгучую жалость к собакам – настолько худые, что острые ребра выпирали из-под черной шкуры, они едва держались на тонких ногах, то и дело облизываясь на горящее тело Матильды. Если уж вампиры питались одной-единственной изможденной женщиной, то псам, должно быть, доставалось и того меньше. Один из них уселся на траву у ног юноши и хрипло, жалобно заплакал. От голода. От тоски. Опустившись на колени, Онмунд потрепал гончую по загривку, и та доверчиво ткнулась носом ему в плечо, признавая в колдуне хозяина. Вторая же недовольно заворчала.

Когда от могильного костра остались лишь угли, сумерки неслышно окутали Скайрим, и маг позволил себе скинуть капюшон. Ожог на щеке никак не хотел заживать, только подсыхал и лопался снова. Ноги сами несли северянина к дороге, ведущей в Данстар. Он не боялся, что в нем узнают супруга Довакин. Бледный, с осунувшимся лицом, заросшим щетиной, с лихорадочным блеском в глазах да в грязной, истрепавшейся одежде Онмунд походил больше на бродягу, чем на боевого мага. Адские псы преданно семенили за ним, чуть слышно хрипы от голода. Северянин поймал для оголодавших собак пару кроликов, и хищники жрали их вместе со шкурой и костями. Рвали тушки на куски с жадным рычанием, кровь и шерсть летела в разные стороны. От одного только вида пирующих животных внутренности колдуна окатило холодом, а глотка, напротив, вспыхнула как сухой валежник. Его снова… снова мучает голод.

Возможно, для совсем юных, новорожденных вампиров это нормально, мелькнуло в голове Онмунда, когда он вгрызался в шею оленихи. Несчастное животное било ногами, бешено вращая помутневшими от страха глазами, и тихо кричало, не в силах вырваться из стальной хватки норда. Ее кровь была сладкой… но слишком водянистой, вкус молниеносно растаял на языке, оставив лишь зыбкое чувство сытости, которое испарится уже через несколько часов. Оставив адских гончих пировать, юноша неторопливо побрел дальше. Если повезет, встретится ему какой-нибудь головорез или разбойник. Никогда еще Онмунд не был бы столь раз встрече с убийцей. С тем, чье убийство не запятнает его совесть, и жертва не встанет в один ряд с несчастной Матильдой.

Когда обе луны начали лить мертвенный свет на степи Вайтрана, жажда вновь сжала шею мага. Объевшиеся адские гончии тяжело переваливались на ходу, их брюхи раздулись так, что едва не волочились по земле. Сделать бы привал, вздремнуть немного, но продолжать путь, когда взойдет солнце, станет совсем невыносимо. Лучше сейчас дойти хотя бы до рощицы какой, что бы деревья укрыли от жарких лучей. А лучше до одинокого хуторка, где стены надежно укроют от солнца. Где живут фермеры… сердца их бьются, кровь несет жизнь по жилам… рот Онмунда наполнился горькой слюной, норд судорожно сглотнул. Нельзя думать об этом, нельзя! Юноша до боли зажмурился, глухо застонал. Голод точил его волю и рассудок, словно червь, пожирающий корни дерева, мысли упрямо возвращались к пище, алой живительной крови, которая струится по венам. Псы, словно почуяв состояние нового хозяина, прижали уши.