Ои?роэн

Кочешкова Елена А.

Отчего же мне было так плохо?

Я открыла дверь в фургон и осмотрелась. Отыскала огниво и быстро запалила маленькую подвесную лампу. Мой дом на колесах показался мне таким пустым и заброшенным... Никому не нужным. Я подошла к невысокой откидной конторке, в которой Айна хранила свои бумаги и чернила. Они и теперь были здесь. Украв ее фургон, я похитила и записи моей любимой девочки. Поначалу мне было до дрожи стыдно прикасаться к ним, но однажды, в такой же грустный вечер, как сегодня, я взяла стопку исписанных листов и принялась читать их один за другим. Там было так много всего... Такого, что

не стыдно показать даже королю (о да, Айна всегда умела знатно складывать слова, не то что я), и такого, что оказалось слишком личным. Эти самые нежные, самые трепетные записи я хотела спрятать подальше... и не смогла. В них было столько любви и красоты! Там была история всех нас – Фарра, Патрика, Лиана и Вереска. И моя тоже... Вроде бы ничего такого особенного... но у меня каждый раз глаза становились мокрыми, едва я начинала перечитывать эти аккуратно выведенные строки.

Любимая моя... Как много вмещало ее сердце, каким светлым был ее ум! Я казалась себе самой настоящей букашкой рядом с ней. Но эти записи всегда давали мне новые силы. Я вынула из конторки стопку бумаг, однако перед глазами все плыло. Проклятые слезы! Я поняла, что не могу даже читать... эта задача всегда была не самой простой для меня, а теперь и вовсе показалась непосильной. Я убрала записи обратно и легла головой на конторку, волосы мои рассыпались, закрывая весь мир от меня. Они отросли почти до самых плеч, часто путались, сердили меня, но я даже простой веревочкой забывала их обвязать. С утра всегда находились дела поважней, а потом и вовсе уже не до того было.

«Тряпка, – сказала я себе. – Тухлая мокрица. Слизнячка. Встань и сделай хоть что-нибудь».

И я встала. Сходила в наш маленький гостевой тэн, взяла там свой острый нож для резки дерева и вернулась в фургон. Достала из маленького рундука у двери заготовку для детской игрушки. Я видела в этой коряжке лошадь, которая летит в отчаянном галопе, пронзая своими ногами время и расстояние. Хорошая выйдет забава для какого-нибудь малыша. Может, для Рада, а может кому другому достанется, если хорошо заплатят.

Я села на пороге фургона, поставила лампу рядом и принялась очищать деревяшку. Стружка снималась легко и веером летела во все стороны – мне под ноги, на ступеньки, на землю. Резать было легко. Легче, чем читать истории людей, которые остались далеко позади. Легче, чем пытаться самой сложить хоть одно письмо.

Лошадь проступала в очертаниях заготовки медленно, но верно. Иногда на светлое дерево падали прозрачные капли моих слез, которые никак не желали уняться. Вытирать их я не пыталась. Только строгала все упорней и злей.

В одном месте нож наткнулся на твердый сучок. Я сердито надавила на рукоять, пытаясь побыстрей срезать твердое. Сучок оказался прочным. Я стиснула рукоять сильней, до боли в пальцах... и вскрикнула, когда острое лезвие сорвалось, глубоко рассекло край левой ладони. Теперь на землю и на ступени падали яркие темные капли. Инстинктивно я сомкнула губы на порезанном месте, пытаясь остановить кровь и быстро отложила деревяшку, чтобы хоть ее не уляпать.

Рот сразу наполнился вкусом железа и соли. А слезы, как это ни странно, тут же высохли. Я сидела с кулаком в зубах и пялилась в сумрак ночи. Думала о том, что надо бы встать и найти чистую тряпицу, завязать порез, да только сил не было.

– Шуна! – Вереск оказался рядом, как будто соткался из тени. – Что’о случилось?

Он увидел потеки крови на моем запястье, на рукаве, колене...

– Шуна... – взял меня за ладонь и уставился на порез, который никак не желал закрываться, хотя обычно плоть моя очень быстро начинала исцелять сама себя. – Я се’ейчас!

Опираясь на свой костыль, он споро зашагал к тэну Вей и Кайзы. И вернулся спустя пару минут.

– Дай, – пристроился на узкую ступеньку на шаг ниже меня, забрал мою руку и принялся сноровисто обматывать ее скрученной в тугой моток тряпицей. Как будто всю жизнь этим занимался.

– Ловко ты, – сказала я, когда он закончил, надорвал кончик и обвязал мое запястье двумя длинными хвостами бинта.

– И’ива часто ранилась... Пришлось на’аучиться? – увидев гримасу отвращения на моем лице он виновато вздохнул: – Прости. Не бу’уду ее поминать. Не сто’оило...

Но мне не стало легче от этих слов. Даже если он никогда больше вслух не произнесет этого имени, гадина-сестра никуда не исчезнет из его сердца. Она будет там всегда.

Закончив бинтовать мою руку, Вереск не сразу выпустил ее из своих ладоней. Сидел и держал, как дурак. От его пальцев было тепло и снова захотелось плакать.

3

– А ты знаешь, что про нас говорят в округе? – спросила я, глядя на кончики бинта. Его ладони едва заметно дрогнули. – Все считают нас мужем и женой. И думают, что Рад – твой сын. Знаешь?

Он и хотел бы солгать, но не мог, поэтому только кивнул молча.

– Тебе все равно, да?!

– Ты ве’едь знаешь, что нет.

– Не знаю! – я выдернула руку из его пальцев. – Я ничего уже не знаю! Ты смотришь на меня, как нищий попрошайка на кусок хлеба! Ты смотришь, но ничего не делаешь! Как?! Как ты можешь быть таким? И зачем? Зачем вообще все это? Зачем я здесь рядом с тобой?! Зачем ты таскаешься за мной, как хвост?! Чего тебе нужно вообще от меня?! Уходи! Уходи из моей жизни! Проваливай! Ты не нужен мне!

Я вскочила с порога, спрыгнула на землю, повернувшись к нему спиной.

– Шуна... – в голосе его звучал ужас. – По’ожалуйста... Не говори так!

Я услышала, как он соскользнул вниз следом за мной. Подошел сзади и обнял, уткнувшись носом мне в макушку. Вырос, мать его... уже на голову выше.

– Уходи... – хрипло повторила я. – Или я уйду сама. Уеду. С утра запрягу лошадей и уеду. Не могу больше так.

– Куда же я уйду, Шуна? – его руки еще крепче стиснули меня. Сильные. Ох, сильные... – Здесь теперь мой дом. Мой учитель... Ты и Рад.

– Рад не твой! Я не хочу, чтобы люди считали тебя его отцом!

– Шуна... – он не касался меня своими губами, но дыхание его обожгло мою шею, как обжигает прикосновение льда. – Дай мне время. По’ожалуйста, – он осторожно развернул меня к себе. – И тогда я смогу дать тебе все, что тебе ну’ужно. Дом, защиту... и все, че’его ты ждешь.

– Да не жду я от тебя ничего! И у меня уже есть дом!

– Дом, в котором все будет твоим. И следы твоих ладней на стенах. И зарубки на столбе для каждого из детей.