Океан в изгибах ракушки или Синяя рыба
Шрифт:
Когда туман был разбит холодными каплями дождя, на дороге осталась стоять одинокая карета без лошадей. В ней словно спящие покоились хорошо одетые люди дворянской крови. Но самой крови в них уже не было. Кожа обрела тот же цвет, что и сошедшее на землю утро, которое наблюдала маленькая Мия. Глаза их в безмятежности были закрыты, будто их хозяева проспали свой последний вздох. И никакие метели приходящей зимы не принесут пассажирам больших холодов, нежели тот могильный холод, коим они были скованы.
Цыганская повозка неслась прочь от бури. Дождь наступал им на пятки, заметая следы. Они уходили от погони, которая ещё не началась. Но в их команде был Гожо, у которого остро было развито предчувствие опасности. Каждый из бродяг понимал, что нападение на высокие чины власти просто так не оставят. У них в
Под свист ветра и крики извозчика, Чергэн и Мигель считали награбленное.
– Как много нам выпало в этот раз, – восхищалась женщина. – На эти драгоценности я куплю себе столько платьев!
– А я напьюсь до чертей, – ухмылялся Мигель.
– Не так уж и много, не раскатывайте губу, – тихо прохрипел Тагар.
– Да брось! Столько добра! Не хочешь же ты сказать, что наша доля здесь незначительная? – возмутился Мигель.
– В этот раз вы слишком увлеклись и потратили неоправданно много химикатов. А они нынче дорогие. К тому же мы бежим уже несколько часов. Мы загоним лошадей насмерть. Вот вам ещё траты. И что у нас остаётся? Рассудите сами, – старик произнёс все это, не отрывая глаз от окна, за которым бушевала стихия. Если природа таким образом хотела наказать бандитов, то выбрала неверный способ, ибо непогода была им на руку – следы за ними таяли в уличной грязи, как свежевыпавший снег.
Вдруг из дождя перед самой каретой выскочил одинокий всадник в черном плаще и широкой шляпой.
– Дальше бежать нет смысла. Лучше всего свернуть в лес и укрыться в нем, – это был Гожо на украденном коне. Именно его предчувствие и завело команду так далеко от места преступления. Повозка повернула в лес и направилась за провожатым. Когда стихия успокоилась, и дождь начал стихать, парень сообщил, что пора сделать привал.
Повозка остановилась и все из неё вышли. Последней спустилась Мия. Она наблюдала за тем, как Дром Тагар командует по разбитию лагеря. Мимо пошёл Бахтин, жалуясь Мигелю на предводителя.
– Представляешь, он поручил мне собрать ветки для костра. От старости совсем с ума сошёл. Где я найду подходящий хворост после дождя?
Чергэн готовила пищу. Мигель ставил палатки, Гожо было поручено заняться лошадям, которых все ещё можно было реанимировать, а Бахтин пошёл искать сухие ветки. Несмотря на нытье некоторых членов команды, всё было готово лучшим образом в кротчайшее время. С хворостом дело обстояло проще, чем можно было ожидать. Молодой цыган подобрал ближайшие из сучьев, не разбираясь, мокрые они или сухие и поставил сородичей перед фактом, что других нет и найти что-то лучшее не представляется возможным. Тагар, не вступая в полемику, посыпал мокрый хворост каким-то порошком, после чего ветки стали гореть, словно смола. Стоимость порошка он, конечно же, вычел из доли Бахтина. К моменту, когда на улице стемнело, вся компания была сыта, и началось время веселья.
Костёр танцевал на обуглившихся ветках, словно демон из загробного мира, пытающийся вырвать из остатков дерева его душу. Но его неудачи искрами и дымом возносились к небу: темному и плотному, занавесившему звезды, напившемуся дождем и оглохшему от грома. Да, небо оглохло, ибо не слышало оно ни плача по погибшим, ни радостных песен празднующих преступников, ни зова юноши, ищущего свою малолетнюю воспитанницу. Вся суета мирской жизни растворилась в этом чугунном необъятном пространстве, как в котле ведьмы, где каждый – ингредиент её зловещего зелья. И ничего это небо больше не тревожило, кроме высших материй. Лишь что-то вечное, прекрасное способно было разбудить этого дремлющего, накрывающего землю гиганта. И вот до него дошли тихие звуки – тонкие, мелодичные. Перебор семиструнной гитары заполонил собой всё, превратил гул окружающего мира в эхо, еле слышное, тонущее в акустике бронзовых нитей. Казалось, ноты и костер слились в одно целое, испепеляя сознание Мии и заполняя образовавшуюся пустоту искрами давно забытой романтики, которая бурлила в сердце старого барда в незапамятные временна, когда у него вместо крови по венам текла музыка. Тагар наблюдал, как всполохи сотен светлячков отрывались от огня и уносились во тьму ночи, растворялись в ней и тут же заменялись новыми. Они, будто звезды, пропавшие с неба, спускались вниз и утопали в танце костра, соблазнившись гипнотизирующими изгибами пламени. Пальцы старого цыгана легко скользили по бронзовым струнам, будто руки, гитара и огонь были чем-то единым – продолжением большой ночи, которую девочке предстояло пережить… и не забыть никогда. Вокруг, как в немом кино, кружились и смеялись цыгане, со всей своей дикостью и эмоциональностью не способные перекричать спокойно льющиеся аккорды гитары.
– Зачем нужно было убивать этих людей? – спросила Мия, – ведь золотое правило говорит, чтобы мы поступали так, как хотим, чтобы поступали с нами, – повторила она правила, которым учил Пар.
Полное румяное лицо женщины повернулось к ребенку.
– А золотая тётя Чергэн говорит короче: «Поступай так, как хочешь!» Всё! Это залог счастья, это залог свободы.
– Да, – поддержал её Бахтин, – мы, цыгане – свободный народ. Мы не любим запретов, мы не любим условий. Мы делаем то, что хотим, и нам наплевать, кого это заденет.
– Но ведь есть правила, чтобы быть хорошим человеком, – эта фраза сорвалась с губ Мии и закружилась вокруг костра в хохоте и танце.
– Хорошим человеком… – повторил Тагар. Тонкие звуки пьянящей мелодии продолжали вводить компанию в транс, – нет хороших людей. Есть слабые, есть сильные. Есть глупые, есть умные. Есть сытые, а есть и голодные. Кому-то по жизни не случалось сталкиваться с настоящими трудностями, с тяжелым выбором, с бедностью и голодом, с предательством и подлостью. У таких, и правда, есть разделение людей на плохих и хороших, – его речь прервалась сложным перебором чётко работавших пальцев по натянутым струнам. Их натянутость перекидывалась и на нервы, будто заводя внутри слушателей сложный механизм, который, в конце концов, должен был выстрелить опьяняющим экстазом. Дром продолжил, – но копни каждого, достань на поверхность его настоящее лицо – и перед тобой предстанет… Нет, ни дьявол, ни чёрт – обычный человек. Со своими слабостями, со своими тёмными мыслями, которых он, глупец, стыдится.
– А их не стоит стыдиться, – продолжил Бахтин, наклонившись к маленькой девочке. Его лицо подсвечивалось снизу костром, едва не опаляя свисающие волосы. Он казался в ту секунду страшным демоном, раскрывающим свои тайны. – Их нужно достать из себя, выпустить на волю и стать свободным!
– Свободным? – её вопросы будто бы вплетались в общую песню, создавая совместную симфонию с костром, ночью и цыганами.
– Тебе рассказать о свободе? – спросил Мию Тагар.
– Да, наверное… да, да! – неуверенность девочки сменилось жаждой, жаждой к чему-то новому, необычному, к тому, от чего её всю жизнь огораживали взрослые. Как только она это произнесла, смеющееся лицо женщины, как отражение её самой, озарилось всполохом бушующего пламени, подстраивающегося под измененный ритм желтой гитары. Чергэн запела:
– Свобода – это безграничная беспечность. Когда ты садишься на коня и несешься навстречу ветру, навстречу солнцу мимо мелькающих деревьев, мимо линии горизонта, следующей за тобой. Ты когда-нибудь замечала, как, несясь на всех парах по дороге, лесополоса на горизонте силится тебя догнать? Ты несешься вперед без цели, без надобности, а просто, потому что хочешь! – к звуку гитары присоединились трещотки, все больше дразня и заводя языки пламени. – Свобода – это когда в твоем мире существуешь только ты. Все остальные – лишь приложения, лишь ряд шахматных фигур, которые вертятся вокруг тебя, короля, играя на черно-белой доске забавный спектакль. И этот спектакль играется тебе. Если кто-то добр к тебе – пользуйся этим. Если кто-то точит на тебя зуб – выбей ему этот и все остальные зубы. Не терзайся сомнениями, не глуми себя совестью. Ведь благо – это всё, что хорошо для тебя, – из вертепа танца отделился Мигель и забил в ударные. Музыка обрела черты суетящейся какофонии. – Свобода – это когда тебе не приходится надевать маски и быть для остальных кем-то другим. Свобода – это право быть собой. Это право ни перед кем не отчитываться, ни у кого не спрашивать разрешения, ни предупреждать всех заблаговременно о своем следующем шаге, смотря им в рот и ожидая поощрения или осуждения. Свобода – это когда ты желаешь всему человечеству благо, но человечество это ты видишь только в своем лице, – в руках Гожо запела свирель.