Океан в изгибах ракушки или Синяя рыба
Шрифт:
Пар и Мия сидели дома. Опасаясь незнакомцев, юноша погасил огни в своём доме и уложил воспитанницу в кровать, после чего ушёл в гостиную наблюдать за посторонними.
– Иди ко мне! – попросила его Мия.
– Подожди, я хочу посмотреть, что эти люди делают.
– Мне страшно одной! – возмущалась девочка.
– Не шуми! Вечно с тобой приходится спорить.
Дождавшись, когда тёмные фигуры растворились в огненном танце, он подошёл к воспитаннице.
– Завтра я вырежу тебе из дерева мишку. Если вдруг меня не будет рядом или тебе будет страшно – обними его покрепче. Он защитит тебя.
– Мне не три года! – возмутилась девочка, а потом, немного подумав,
На следующее утро будить пришлось самого Гаврона. Стучал Пар долго и громко, потому что днём должен был приехать торговец, и к его визиту бедняк решил прикончить все свои запасы спиртного.
– О, сосед, здорова! Ты чего-то хотел?
– Да, здесь накануне двое дома ломали. Костры разводили. Ты ничего об этом не знаешь?
– Ой, да кому нужно это старьё! Заблудился может кто, – отмахнулся Гаврон.
– Вчера тоже заблудился? – резко выпалил Пар.
– Они и вчера чего-то жгли? – протирая глаза, спросил Гаврон.
– Я же говорил, вчера один был. И в костёр прыгнул. Я думал, это был ты.
– Нет, я не… погоди. В костёр? – похмелье как рукой сняло. – Значит, они вернулись.
– Кто вернулся?
– Мотыльки. Странные типы. Тебе лучше с ними не пересекаться.
– Они опасны?
– Опасны? Нет, совсем нет. Но от них становится жутко. Ты ещё увидишь. Главное, за ними в костёр не прыгай. Ой, не понравится тебе это. Так, где моя бутылка? Без неё я отказываюсь отвечать на твои расспросы.
Он вошёл внутрь, приглашая за собой Пара. Перебрав пустые тары, он таки нашёл на донышке остатки водки и поспешил их принять внутрь.
– Зачем они прыгают в костёр? – спросил Пар.
– Хотят вспомнить, – безразлично ответил Гаврон.
– Что вспомнить?
– Всё! Кто они, откуда они. Кто мы все. Парень, лучше не спрашивай. Знал бы ты, чего мне стоило это забыть, не задавал бы глупых вопросов.
Поймав на себе недоуменный взгляд гостя, Гаврон пояснил:
– Да, я тоже прыгал в этот костёр. Не спрашивай зачем – я и сам не знаю. Они как будто гипнотизируют тебя. Они ничего не говорят, но так на тебя смотрят, так… странно, так… по-доброму. И ты начинаешь им верить. Ты готов каждого из них назвать своим другом. А потом, когда они начинают заходить туда, невольно появляются мысли: а что, если и мне пойти за ними. Терять мне было нечего, и…
– Ты бросился в костёр? – ужаснулся Пар.
– Не в первую ночь. И даже не во вторую. Они странные, я говорил тебе. И однажды я решился. А потом… – он выдохнул.
– Было больно? – поинтересовался Пар.
– Нет, – протянул Гаврон, не отрывая иступленные глаза от плинтуса. – Я просто проснулся поутру, но только в этот раз я всё помнил. Я скупил тогда у извозчика весь алкоголь. Всё, что было. Я отыскал все свои запасы и заначки. И я выпил в тот день всё до последней капли. И знаешь, что я тебе скажу? Это помогло. Эта чудесная жидкость в буквальном смысле выжгла у меня все воспоминания, будто их и не было, оставив разве что редкие ночные кошмары. Если бы я мог, я бы наложил на себя руки в тот день. Но я знал, что это бы ничего не изменило, не имело никакого смысла. Я бы не выбрался из того кошмара. А это зелье меня вылечило.
Он поднялся со стула и принялся одеваться.
– Если они вернулись, я затарюсь пойлом. На всякий случай. И ты, если что – обращайся. А девку свою подальше от них держи. Она у тебя как будто доверчивая слишком. Не к чему это ей.
И он вышел прочь, оставив Пара одного.
С каждым днём их становилось всё больше. Словно тараканы, они вылизали из чердаков, подвалов, спускались с верхушек деревьев, выползали из окон. Но самым жутким было то, что у всех у них было одно лицо. И лицо это пугало. Оно было каким-то неестественным: слишком добрым и слишком далёким. Будто то было лицо маленького ребёнка, помещённого во взрослое тело. На лысую голову у каждого из них был накинут капюшон. И даже складки на одежде, повторяющие форму черепа, были у каждого из ночных вандалов идентичны.
Они разбирали дома. Чем больше их становилось, тем меньше к полуночи оставалось от окрестных строений. Оголяя всё вокруг, разбирая деревню на строительный мусор, они разжигали в конце улицы огонь, который с каждым днём становился всё жарче и выше. А они смотрели на него, будто на откровение, прикоснувшись к которому, они познают все тайны мира. И они прикасались. Один за другим они сгорали в пламени, чтобы на следующую ночь всё повторить. Их жизнь была похожа на несколько часовой спектакль, в конце которого их ждала погибель. Но их – будто бы не самих актёров, а только персонажей, которые из раза в раз показывают одну и ту же немую пьесу, срывая все вывешенные на сцене декорации.
Но с наступлением утра всё возвращалось на круги своя. Дома были целы, предметы лежали на своих местах. Даже трещины, сколы и выброшенный мусор был таким же, как и до их появления, будто бы всё было лишь кошмарным сном. Если всё, что происходило, не было глупым миражом, то кто приколачивал назад доски, клал черепицу, восстанавливал стёкла? И когда? Много раз Пар наблюдал, как Мотыльки разрушают посёлок, но ни разу не видел и не слышал, как они возвращают ему былой вид. Никто не стучал молотком, никто не ходил по крышам. Тишину нарушал лишь холодный ветер, который пел колыбельную лучше любой дневной усталости.
Смирившись со странными ночными визитами Мотыльков, юноша продолжил обучать Мию, запретив ей выходить на улицу с наступлением сумерек. Она сопротивлялась, спорила с ним, отказывалась выполнять самостоятельные задания, которыми засыпал её молодой учитель. Чтобы воспитать Мию доброй и чистой, Пар пытался научить её жить для других, а не для себя, а девочка каждый раз сопротивлялась этому. Но, не смотря на все свои фокусы, она слушала его. Слушала внимательно, вдумчиво, и именно поэтому в её голове рождались те детские вопросы, на которые юноша порой не способен был ответить, каждый раз уводя тему в сторону или резко меняя её на другую. Мия каждое утро, преодолевая лень, вставая с первыми лучами солнца, постигала всё новые «занудности» своего друга, которые не всегда понимала, потому что верила ему. Верила, что он найдёт её маму, что ему важно то, чему он обучает. Верила, что всё это делается не просто для того, чтобы она, своего рода бессмертная, таки умерла от скуки, что во всём этом есть какой-то смысл. Пусть она его и не понимает. Она хотела спросить друга об этом, каждый день хотела, но боялась. Она боялась, что Пар не ответит и на этот вопрос. А это для неё было страшнее всего. Страшнее даже того вечера, когда Мотыльки добрались и до их дома.
Привыкнув к внезапным наплывам бритоголовых изгоев, Пар с Мией повторяли одну из изученных днём тем, чувствуя себя в безопасности. Вдруг раздался треск. Он был так близко, что друзья в буквальном смысле подскочили на месте. Юноша выглянул в окно, и не поверил своим глазам. В округе от домов остались лишь редкие одинокие стойки, открывая на многие мили вокруг пустую землю. Несколько Мотыльков прилипли к их дому и старательно пытались обломать его деревянную обшивку. Сверху послышались шаги. Несколько людей снимали черепицу и стропила с крыши, обнажая для друзей звёздное небо.