Океан в изгибах ракушки или Синяя рыба
Шрифт:
По мере того, как он раскрывал толпе свою душу, народ вскипал. Гневные отзывы слышались со всех концов улиц, жаждая мщения. Камни и плевки летели в сторону униженной женщины, а она сидела и смотрела вперёд себя, тщетно пытаясь поймать взгляд Сверчка.
Когда обвинение закончило, судья дал слово «матери». Несмотря на то, что она была связана по рукам и ногам, избита и истерзана, она встала и, гордо подняв голову, стала отвечать всем, кто пытался сломить её дух.
– Меня обвиняют в трёх вещах: в жестокости к людям, в краже детей и к беспощадности к своим же «личинкам». И я отвечу на каждое из обвинений. Вопреки тому, что вы говорите – я не жестокая. Я отражение вас всех, плюющих в меня, кидающих камни и жаждущих увидеть болтающуюся на верёвке связанную женщину, чья судьба никому из вас неизвестна. Но вы правы – я не человек. Я – продукт вашего мира, полуфабрикат ваших собственных страстей, я – сырьё, из которого слеплены все вы, но не прикрытое лицемерием,
Она обвела глазами площадь. Народ смолк и слушал.
– Вы обвиняете меня в том, что я краду ваших детей. И я не стану отпираться – да, я и, правда, краду ваших детей. Но не чтобы отнять у них дом – чтобы спасти их. Не от вас – от других, кто так же крадёт ваших детей, но не чтобы усыновить, а чтобы поработить. Я знаю это, потому что и сама была ребёнком. Потому что и меня саму точно так же едва не поработили. Мне тогда было десять лет. Как и сейчас, тогда я была очень нелюдимой. И надо мной смеялись. Надо мной издевались. Я всегда была одна. Но мне хотелось иметь друга, хотелось играть и с другими детьми, хотелось быть счастливой. Поэтому я приходила туда, где играют дети, и пряталась. Я забивалась в дальний угол и представляла себя на месте одной из девчат. Я слушала, как играют другие, и думала, что вот так же играют и со мной. Пока меня не находили и не прогоняли. И в тот день я так же слушала. Я укрылась брезентом, снаружи замаскированным под газон, и, прячась под ним, поползла на лужайку, где игрались дети. Я наблюдала за ними и мечтала хоть раз оказаться в их компании. А потом пошёл дождь, а вместе с дождём пришли и они. Похитители. Я не видела их целиком – только массивные белые ноги. Они подходили к детям и забирали их куда-то. Я хотела вылезти и посмотреть, но мне было страшно. Очень страшно. Когда всё закончилось, я побежала домой позвать на помощь. Но в ответ я наткнулась на непонимание. Никто из жителей не видел похитителей. Родители пропавших детей винили в своём несчастье меня. И никто не встал на мою защиту. Даже мать. Она и ещё несколько женщин даже не вспомнили, что у них были дети. Дабы избежать народного самосуда я спряталась лесу. Я шастала по посёлкам и воровала по мелочи, пока через год в том городе, где я остановилась, вновь не пропали дети. Как и тогда, никто ничего не видел и не помнил. Я не оставила это просто так. Я стала узнавать обо всех городах и посёлках, куда являлись похитители, и нашла в их действиях некую закономерность. Вскоре, я научилась предсказывать, где и когда появятся охотники на детей. Я приходила в города и во всё горло кричала людям, чтобы они прятали своих чад. Но меня не слышали. О моих словах вспоминали лишь тогда, когда было слишком поздно. Но не для того, чтобы прислушаться к ним, а чтобы найти меня и обвинить в злодеянии. Меня стали преследовать. За мою голову объявили награду. Я стала изгоем. И я приняла на себя лик изгоя. К тому моменту я уже не была девочкой. И поэтому я решила стать «матерью». Я стала красть детей из тех мест, куда должны были прийти похитители. Я брала не всех – только тех, с кем бы меня не поймали, кто бы не выдал – детей, которых недолюбливали свои родители. Я уводила их далеко прочь от домов, а через несколько дней в те места являлись охотники за детскими жизнями. Их остановить я не могла. Так, год за годом, я собрала свою собственную семью, обзавелась детьми – «личинками», ещё не вылупившимися из своих детских мирков. Я стала воспитывать их, научила выживать, научила помогать им спасать таких же, как я, таких же, как и они. Я любила их, и учила любить их. И они любили. Все до единого.
Именно в этот момент взгляды Сверчка и «матери» встретились. Словно по волшебству, на глазах у них выступили слёзы.
– Но каждый – по-своему. Порой, наша любовь заставляет нас делать глупости и ошибки. Особенно, когда начинает казаться, что ты достоин какой-то особой любви, нежели другие. Но Пиявка не была ошибкой. Эта девочка была больной. Многие считали её отсталой, да и я когда-то так думала. Но по пути мне встретился знахарь. Он прочёл болезнь ребёнка – у неё была опухоль мозга. Её убивал рак. Поэтому она была медлительной, поэтому она много не понимала, и поэтому в последние дни она стала забывать всё на свете. И меня, и мою семью. И даже саму себя. И единственное, как можно было побороть болезнь – это выжечь её, пробираясь до самого мозга. Знахарь побоялся это сделать. Он предпочёл смерть для девочки, нежели мучительное лечение. А я не побоялась. Я договорилась с ним, что оставлю ребёнка в лесу, а он сходит в ближайший город за семьёй, которая согласится приютить бедняжку. С собой я взять её не могла – со мной она бы не выжила. В ту же ночь пропал и Сверчок. Он стал против меня. Он стал путать мои планы. Он стал ходить по городам и запугивать мной. Но я терпела. Потому что любила его. И потому что знала – он делает это из любви ко мне. И даже после его предательства, после того, как он натравил на меня чудовище и посадил за решётку, после того, как выступал против меня в суде, я прощаю его. Слышишь, Сверчок, я прощаю тебя! Прощаю!
От этих слов каменное сердце Гкхадту'Уэльта растаяло. Но всего лишь на мгновение.
– Зато я тебя не прощаю! – заорал мальчик, срываясь со своего места. Слёзы текли из его глаз. – После всего, что ты сделала, после всего, что я сделал, не прощу тебя. Я не прощу тебя из-за того, каким я стал. Я хочу лишь одного – чтобы ты сдохла!
Толпа подняла гул. Люди кричали, требуя смерти для «матери».
– Тишина, тишина! – стал успокаивать всех судья. – Не надо поднимать волнения. Пришло время выслушать приговор. Итак, Вы рассказали нам, наверное, очень печальную историю. Но, к сожалению, она не имеет никакого отношения к делу. Детей Вы крали, девочку слепили, солдат наших поколотили. А потому, у меня просто нет иного выхода, как признать Вас виновной. К тому же, народ Вас не любит. Не любите же? Вон, слышите, как он скандирует. А зачем же нужна такая жизнь-то, без народной любви? Правильно, незачем. Палач, можете приступать. От имени короля, – безразлично проговорил вердикт судья.
В тот же миг с крыши, словно метеорит с неба, на площадь спрыгнул Гкхадту'Уэльт.
– Вы, справедливости не знающие, законы глупостью подменяющие, судить осмеливающиеся, людишки жалкие, обвиняетесь мной, богом избранным, порока не знающем, кару небесную приносящем, в малодушии. Пошли прочь, и не трогайте эту женщину.
Острое лезвие когтей прошло в нескольких миллиметрах от тела «матери», разрезая связывающие её верёвки.
– Стража! – закричал главный помещик.
Несколько солдат вышли из оцепенения и набросились на гиганта. Тот несколькими ударами разбросал их по разным краям деревни. Следующий удар пришёлся на палача, который осмелился подойти к приговорённой.
– Она – моя, – произнёс зверь.
«Мать» и Уэльт встретились взглядом. Этот взгляд заменил десятки слов благодарности и оправдания. Женщина поняла, что теперь она в безопасности. Она выбежала на середину площади, встав перед своим судьёй, и громко спросила:
– Где мои дети?
– Стража! – испуганно заорал помещик. Но в ответ на его зов, солдаты побросали оружия и побежали прочь. Женщина подняла один из мечей телохранителя главы деревни и произнесла:
– Спрашиваю ещё раз, где мои «личинки»?
– Они… они… в… – старика свалил сердечный приступ.
– Их здесь нет, – крикнул Сверчок, всё ещё стоящий за кафедрой.
– Где они? – заорала «мать».
В ответ она получила лишь издевательскую улыбку. К мальчишке подошёл зверь и навис над ним.
– Где они? – спросил Уэльт.
– Вы их уже больше никогда не увидите, – язвительно произнёс Сверчок.
– Говори, а ни то… – взревел монстр.
– Ни то что? Убьёшь меня? Ребёнка? Пожертвуешь своей непогрешимостью?
– А ни то так и не узнаешь, где твоя настоящая мать, – спокойно произнесла разбойница. Эти слова стёрли с лица подростка улыбку.
– Ты расскажешь мне? – с надеждой спросил Сверчок.
– Не просто расскажу – отведу, – пообещала «мать».
Растерянное лицо мальчика снова стало мрачнее тучи.
– Нет, я тебе не верю! Ты ведь чудовище, слышишь! Чудовище! – заорал он.
– На всей этой площади есть только одно чудовище, – произнёс Уэльт, упорно смотря в глаза Сверчку, – и это не я.
У мальчика перехватило дыхание. Слёзы вновь хлынули из глаз. Он не боялся «матери», не боялся Уэльта, не боялся суда и стражи. Он боялся себя. И он боялся, как он таким предстанет перед той, кто его родила.
– Они на корабле. Плывут к королю. Он отбирает девочек в качестве своих наложниц, а мальчиков в качестве прислуг, – выдавил из себя Сверчок.
Не говоря ни слова, Гкхадту'Уэльт бросился к пристани. В считанные секунды он добрался до берега и уставился в раскрывшийся перед ним океан. Вдали, у самого горизонта, уплывал корабль. Их разделяли километры воды. Зверь стоял неподвижно.
– Чего ты стоишь? Они же уплывают? – подбежала к нему «мать».
– Вода губительна для меня. Она смоет мою броню, и я снова стану человеком.
– Ты и так человек. В сердце. И твоё сердце куда прочнее твоей брони.
Уэльт повернулся к ней.
– Миру не нужен ещё один человек. Ему нужно чудовище. И чудовище во мне говорит, что я должен остаться здесь.
– Ты должен спасти моих детей! – заорала «мать».
– Вода смоет мою броню, – всё так же спокойно повторил монстр.
– Нет, не смоет, – решительно сказала «мать» и подошла к берегу. Она достала нож и стала отбивать оледенелый край моря.
– Что ты делаешь? – удивился Уэльт.