Окруженец
Шрифт:
Полицаи, тем временем, расположились прямо на крыльце, а Семеновна повела деда в дом. Теперь дело за мной! Я быстрым шагом вышел на тропку, отошел в сторону поселка и стал дожидаться полицаев. Они появились часа через два, спасибо деду, что тужурку мне дал, а то по утрам уже не жарко. Тем временем, полицаи приблизились, они были пьяными в дым зеленый, чем облегчили мою задачу. Васька сидел и держался за вожжи. Чтобы не упасть, а остальные двое горланили какие-то непонятные песни. Я пропустил их вперед, вышел на тропинку, спокойно догнал, взял одного их поющих полицаев за шиворот и заколол финкой в сердце. Тем временем, второй, который избивал деда, уставился на меня, как на привидение. Потом стал как-то глупо ухмыляться, но мне было не до смеха, в груди у меня кипела бешеная ярость. Я изо всей силы ударил эту морду в нос, и кровь брызнула во все стороны, как из раздавленного помидора. Я оставил его в покое и занялся Васькой. С ним тоже не церемонился, просто накинул вожжи на шею и удавил. По-моему, он этого даже не заметил. Привязав лошадь к дереву, я занялся лысым. Стащил его с телеги и начал бить. Он падал, я его поднимал и бил,
Я выбрал это место с учетом того, что деда не должны ни в чем заподозрить, это далеко от кордона. Почти у самого поселка. Да и когда их обнаружат, еще неизвестно. А вот карабины их нужно прибрать, тем более, что опыт в этом деле у меня имелся немалый. Я разбил их об дерево, а обломки закинул в кусты.
Еще раз, осмотрев место побоища, я пошел назад, на кордон. Нужно проведать деда, а то сердце что-то не на месте. Понемногу я уже начал входить в норму, стал ощущать себя в своей тарелке, и чувство осторожности начало возвращаться ко мне. Подобравшись к кордону, я внимательно все осмотрел и перебежками приблизился к дому. Осторожно постучал в дверь, но ответа не услышал и вошел вовнутрь. Дед лежал на кровати, а Семеновна меняла мокрое полотенце у него на лбу. Она оглянулась на дверь и испуганно отшатнулась:
— Вы кто? Что вам надо?
Тут пришла моя очередь удивляться:
— Семеновна, да я это! Неужели не узнала?
Она внимательно присмотрелась:
— Витя! А почему ты здесь, и что это такое с тобой?
И она показала на мое лицо. Я подошел к зеркалу и увидел незнакомую рожу. Действительно, меня было трудно узнать. Все мое лицо оказалось в запекшейся крови, как будто специально кто-то покрасил. Блестели только глаза и зубы! Вот ведь, жаба полицайская, во что превратил честного человека. Я, молча, развернулся и пошел на улицу, где стояла бочка с дождевой водой, тщательно умылся и вернулся обратно. Кивнув на деда, спросил:
— Как он?
— Да, вроде бы, нормально. Синяки только, да и бок болит немного. Наверное, с ребрами что-нибудь.
В это время дед открыл глаза, внимательно посмотрел на меня, узнал и сказал:
— Вот, Витька, как все получилось. Надо же такими сволочами быть. И Васька такой же, а еще брат называется. Замучают они теперь с этой самогонкой, не знаю, что и делать.
Я некоторое время смотрел на него, потом отвернулся к окну и сказал:
— А ничего не надо делать!
— Как так?
— Да не придут они больше. Да и вообще никогда не придут.
Дед обо всем догадался, помолчал, а потом спросил:
— А как же нам теперь быть со старухой? Ведь за нас примутся.
— Нет, это место далеко, возле самого поселка. С вами никак не свяжут.
— Хорошо, если так.
И дед начал, кряхтя, подниматься. Хозяйка попыталась было его остановить, но бесполезно. Дед был упрямым человеком и, все-таки, поднялся. Уселся за стол и позвал меня, а Семеновне наказал собирать на стол. Между тем, я рассказал ему все подробности, а дед только головой качал. И неизвестно, одобряет он меня или осуждает.
Мы перекусили, и я стал собираться в дорогу. Переложил свое имущество аккуратнее, попросил у деда пустой картофельный мешок и кусок тонкой веревки, длиной метров пять. А еще старики мне всучили немного провианта. Я хотя и отказывался, но это только для вида. Я понимал, что голодным далеко не уйдешь. Стали прощаться, и Семеновна не сдержала слез:
— Береги себя, Витенька! Ты нам теперь, как сын будешь. А то у нас только дочка, а теперь и сыном обзавелись на старости лет.
Она обняла меня и трижды расцеловала. С дедом попрощались более сдержанно, я только легонько похлопал его по плечу, чтобы не причинять боль израненному телу. Присел, по обычаю, на дорожку, и я ушел, не оглядываясь. Но пошел прямо по лесу, напрямик, потому что на этой тропке я уже достаточно натоптал, следов моих там немерено. Хотя, из-за убитых полицаев никто особенно рвать жилы не будет, но осторожность не помешает. Дед мне рассказывал кое-что о прилегающей местности, поэтому я шел, более или менее, уверенно. Поселок мне пришлось обойти. Но я не особенно горел желанием туда заглядывать. Просто мне нужно было прийти в себя. А то после болезни и расправы над полицаями я чувствовал себя не очень хорошо. Не понимаю, совесть, что ли, мучает из-за этих поганцев, которых задавил, как цыплят? Может быть, так оно и есть? Но это враги, их нужно уничтожать в любом виде и состоянии, и уж жалеть их не стоит ни в каком случае. Тем более, что это предатели, воюющие против своего народа. Этих деятелей нужно изводить под корень.
После таких размышлений настроение у меня заметно улучшилось, да и самочувствие тоже. Так я прошагал около двух суток, никого не повстречав. Это было по моей инициативе, я старательно и осторожно обходил населенные пункты, не желая никого видеть. Для ночевок сооружал укрытия на скорую руку, мне хотелось быстрее вырваться к своим.
41
На рассвете я услышал звук автомобильных моторов, доносящийся спереди, лихорадочно вскочил и огляделся. Ведь на ночлег я устраивался в сумерках, и окружающую местность
Да меня тепленьким могли взять, как младенца. Но, внимательно осмотревшись, я никакой дороги не обнаружил. Вокруг только сосновый бор, но куда же едут машины? Ответ на этот вопрос нашелся очень быстро. Пройдя несколько десятков метров, я оказался на краю не очень глубокого карьера. С противоположной стороны в карьер вела дорога. Не большак, конечно, но приличный грейдер. Все ясно, машины идут сюда. Но вот зачем, по какой такой надобности? Значит, все-таки придется задержаться, хотя это и не входило в мои планы. Но человек полагает, а Бог располагает, так что придется подождать.
Через некоторое время из леса на противоположной стороне в карьер въехали три фашистских грузовика. Из одного выскочили солдаты — человек десять. Открыли задний борт у второй машины, и оттуда стали выпрыгивать гражданские люди, около двадцати человек. Старики, женщины и дети, у одной из женщин на руках младенец. Люди испуганно сбились в кучу и затравленно озирались, а немцы ржали во все свои луженые глотки. Что же, все стало понятно — народ привезли на убой, как скотину. Я ясно понял еще одну вещь — это то, что не придется мне встретиться со своими. Но и большинство из этих нелюдей живыми отсюда не уйдет! Я зло ощерился — не позволю! Но тут же пришел в себя, ярость в таких делах — плохой помощник. Нужно действовать быстрее и все изменить. Здесь, на краю карьера, позиция удобная, сверху видно все, как на ладони. Но далековато, и немцы успеют пострелять людей. Значит, нужно обойти их, и не сзади, а с боку. Тем более, что сделать это можно. Потому что все края карьера поросли кустами. Но будет ли у меня на это время? Эти мысли проскочили в моей голове буквально за несколько секунд, и я уже хотел перебираться на другое место, но тут из третьей машины стали выпрыгивать какие-то люди со связанными руками. Я присмотрелся — это наши военнопленные, числом шесть человек. Продолжая наблюдать, я начал продвигаться немцам во фланг, оставаясь незамеченным. В это время пленным развязали руки, раздали лопаты и отвели подальше в карьер. С ними оставили одного автоматчика и заставили копать… могилу. Господи, что же происходит? Приговоренные к смерти люди продолжали, молча стоять, сбившись в кучу. Около них тоже остался только один автоматчик, а остальные собрались в одно место. Вот это, как нельзя, кстати. У меня есть время еще раз все обдумать, хотя в такой обстановке это почти бесполезно. Но появление пленных вселило в меня надежду на достаточно удачный исход. Немцы, явно, не ожидают нападения и ведут себя более, чем беспечно. Внезапность гарантирует мне изначальный успех, но вот, что будет дальше происходить, как будут развиваться события, об этом не знает никто. Но надежда, все равно, должна быть, и я обязан спасти этих людей. По разговору немцев я понял, что эти люди — евреи. Ведь еще до войны было известно, что немцы уничтожают евреев у себя в Германии, и вот теперь принялись за наших. Ну, это мы еще посмотрим!
За это время пленные успели выкопать яму, примерно, по колено глубиной. Что же, пора начинать, а то им неловко будет выпрыгивать оттуда, а укрыться от взрыва в этой яме уже можно. Я подготовил две оставшиеся у меня гранаты, положил рядом «парабеллум» и финку. Пора! Взяв камень средних размеров, я метнул его в кусты за спинами немцев. Они, как по команде, обернулись на шум, а в это время я бросил в них, одну за другой, свои гранаты. И сразу же взял на прицел автоматчика, охранявшего гражданских. Раздался дикий грохот, людские крики и бешеная стрельба во все стороны. Автоматчика я успел снять длинной очередью, но люди стояли, как заговоренные, а несколько человек уже лежало на песке. Кричать в этом шуме было бесполезно, и я дал очередь из автомата прямо над головами этих людей. Они инстинктивно пригнулись, зашевелились и стали разбегаться в разные стороны. Что же, хоть кто-нибудь из них должен был спастись. Тем временем, возле военнопленных происходило следующее. После взрыва гранат один из пленных ударом лопаты снес полчерепа охранявшему их автоматчику, но тут же упал, кем-то сраженный. Возможно и осколком моей гранаты. А может быть, он принял фашистскую пулю. Наши завладели автоматом охранника, и начался бой. Теперь я был не один! А уцелевшие от гранат немцы уже очухались, рассредоточились и стали отстреливаться. Но осталось их с гулькин нос, всего пять-шесть человек, и меня они пока не засекли. А вот наши уже заметили меня, и я, широко размахнувшись, бросил им «парабеллум» и жестом показал на немцев. Один из пленных понимающе кивнул, схватил пистолет и пополз в обход засевших автоматчиков, но внезапно дернулся и остановился. Я все-таки успел заметить, откуда его сняли, увидели это и остальные пленные. Какой-то гад спал в машине и проснулся с началом боя. Но и ему жить оставалось ровно две секунды, я положил его на веки из своего надежного ТТ. И еще один пленный обзавелся автоматом. Хотя, это были уже никакие не пленные, а солдаты, бойцы! Силы почти уравнялись, и я открыл фланговый огонь по оставшимся немцам. Почти все так, как в поговорке — «их было пять, а нас двадцать пять, бились-бились, пока не сравнялись!», но с точностью до наоборот. Неожиданно один из немецких автоматчиков метнул гранату и угодил прямо в яму, где залегли остальные наши бойцы, прогремел взрыв, и выстрелы оттуда прекратились. Чертыхнувшись, я показал оставшемуся бойцу, что бы он отвлек внимание немцев на себя. А сам огромными прыжками заскочил им за спины. Немцев тоже оставалось в живых только двое, поэтому я, отдышавшись, срезал их одной очередью, как косой. Все стихло, напарник мой тоже замолчал, и от этой тишины зазвенело в ушах. Я начал осматривать поле боя, но тут на меня внезапно навалилась какая-то дикая усталость, да такая, что я не мог даже шевельнуться. И все же я неимоверным усилием воли перевернулся на спину. Бой длился, от силы, минут десять-пятнадцать. А я устал так, как будто второй вагон угля разгрузил в одиночку, но нашел в себе силы негромко крикнуть: