Она уходит по-английски
Шрифт:
– Красиво все звучит. Хочется верить, но не получается, точнее, в глубине души я верю, что Бог есть и даже чувствую, но то ли маловерие меня подводит, то ли скептицизм.
– Вот видишь, ты уже говоришь про душу. Тебе нужно исповедоваться, Максим, обязательно и начать ходить в храм. Бог рядом с тобой, просто повернись к нему, и ты поймешь все. Он открывается постепенно, по мере духовного развития.
– Как я пойму? Когда?
– Максим, кати в палату, - позвала медсестра.
– Сейчас, - ответил я.
Попросив благословления отца Михаила,
– Поймешь, Максим, не переживай, - сказал мне в спину батюшка.
– Просто верь, ходи в храм, и молись, чтобы Господь открыл тебе видение своих грехов. С этого начнется твой путь к смирению, кротости и любви.
В палате медсестра сказала, что сегодня вечером мне будут ставить кардиостимулятор.
– Папа должен будет прийти к десяти вечера, чтобы остаться со мной на ночь, - прикинул я.
– Сказали, что повезут в девять. Как бы ни уснуть там, на столе.
Меня смущала идея, что придется все-таки ставить кардиостимулятор. Что ритм так и не восстановился.
В девять подали каталку. Я разделся с помощью сестер, лег, и мы поехали. На улице уже стемнело. Небо было ясное, Черпак, как всегда, просил налить что-нибудь в себя, наверное, любовь, о которой говорил отец Михаил.
Я осторожно подышал носом, чтобы не обжечь легкие морозным воздухом. Сестры везли меня абы как. Видно было, что они за день устали, а тут вместо того, чтобы сходить в клизменную покурить, обсуждая свежие сплетни, надо было , тащиться по льду и холоду в другой корпус, а потом еще и назад везти. "Проклятая жизнь," - сказала одна из них.
В операционном блоке, играла тихая музыка, что-то в стиле джаза. Хирург, на лацкане формы я прочитал имя - Лев Анатольевич - в синем костюме и желтых специальных очках подошел ко мне, спросил пару дежурных фраз о самочувствии, рассказал о ходе операции и пожелал не бояться. Сказал, что дело отлаженное и быстрое.
То, как он управлял персоналом, как они по его командам бегали, суетились, подключая оборудование к моему телу, вселяло уверенность и надежность. Чувствовалось, что человек он слова. Я расслабился. Мне надели маску. Оказалось, что процедура установки не подразумевает общего наркоза, а лишь местный в плечо.
Через минут десять все приготовления были закончены. Монитор подвели, красящий раствор ввели по сосудам, укол новокаина сделан.
– Приступим, - сказал Лев Анатольевич, сделав глубокий разрез между плечом и грудью слева. Я ничего не почувствовал. Что-то там ковыряли, толкали, тянули. Потом он начал смотреть на монитор, нажимая внизу педали. Давал какие-то указания. Я понял, что один провод в желудочек сердца установить удалось, а вот второй в предсердие никак.
– Не лезет зараза, - сказал Лев Анатольевич.
– Что-то ты парень какой-то невезучий сегодня. Я пять водителей ритма поставил за сутки, а твой вот капризничает.
Я решил не отвечать, по причине кислородной маски.
– Коль, давай-ка еще раствору немного и включи другую проекцию.
И тут я резко почувствовал себя плохо. Датчики сразу сработали. Запищали.
– Пульс двести. Давление 150/100!
– Что такое случилось?
– недоуменно спросил Лев Анатольевич?
– Что с тобой, милый человек?
– Пульс 60. Давление 150/100.
– Э, друг. Ты чего это тут вздумал чудить? Статистику мне решил подпортить? Давай прекращай. Введите ему дигоксин и подключите допамин.
– Долго будет идти, Лев Анатольевич.
– Вводите.
Они ввели и подключили.
– Пульс 220!
– Что же он так прыгает? Может, утюгами дадим разряд?
– Утюгами...?
– задумчиво сказал Лев Анатольевич.
– Нет, нельзя. Не знаем мы, как себя поведет пересаженное сердце. Звонить нужно профессору.
– Наберите профессору!
Я лежал и понимал, что приходит мне, по-моему, конец. Сердце колотилось, как бешеное. Мушки бегали перед глазами. Меня вновь охватил животный ужас и страх, как представил, что сейчас утюгами разряд дадут.
– Так. Все успокоились. Лекарства ввели. Ввели. Всем наблюдать за датчиками.
Лев Анатольевич подбежал к чемодану. Открыл его. Положил какой-то сканер мне на плечо и начал щелкать по кнопкам.
– Давление и пульс!
– Пульс 140. Давление 160/90.
Он продолжал щелкать по кнопкам.
– Пульс?
– 80, Лев Анатольевич. Это как?
– Я на однокамерный режим перевел водитель и ввел мощность на максимум, чтобы навязать искусственный ритм.
Я сразу почувствовал себя хорошо, только холодный пот выдавал мое состояние.
Дальше все пошло как по маслу. Они доделали все, осторожно установив ритм в границах от 80 до 130 ударов в минуту, учитывая молодой возраст. Так сказал Лев Анатольевич, мне подмигивая: "Парень молодой. Ему 60 будет маловато. Пусть 80 стоит и до 130 разгоняет. С девчонкой ведь нужна проворность". "Проворность мне сейчас нужна лишь в туалете, - подумал я".
Зашивали уже на живую. Мы выбились из временного интервала и наркоз больше не действовал. Колоть еще не стали. Опасно. Сказали терпеть. Терпел. Крючком, как на голавля, и толстой медицинской ниткой зашивал молодой хирург-ассистент Марат. Ощущения непередаваемые, но после пережитого казались пустяком.
– В реанимацию?
– Нет. Зачем. У нас все хорошо. В палату. Позвоните на пост.
– Сейчас, Лев Анатольевич.
Хирург похлопал меня по плечу, сказав, что я молодец, и вышел.
Я услышал его голос за дверью:
– Я завтра к нему зайду еще раз с чемоданом. Посмотрим, что к чему, но все вроде нормально. Будет на одном проводе работать желудочковом. Если удержит, то так и оставим. Если нет, то будем пробовать еще раз. Парень, кстати, чуть Богу душу не отдал.
Я лежал и смотрел, как мерцает лампа под потолком. Как моя жизнь сейчас мерцает. Никак не хочет уходить. Все медлит зачем-то в очередной раз. Когда меня везли назад в отделение, совсем стемнело. Сестры еще паче поносили весь мир, своих мужей с детьми в придачу, а я думал: