Она уходит по-английски
Шрифт:
– Спасибо, доктор.
– Не за что.
Он ушел, а Таня подошла ко мне и поправила одеяло и подушку.
– Ты молодец, - сказала она.
– Я вот хоть и работаю в реанимации, а крови и уколов боюсь до сих пор. Очень слабый болевой порог, плюс еще гемофилия с детства. Один раз разбила тарелку и порезалась о край. Пришлось "Скорую" вызывать.
– А как же ты в медицину пошла, где скальпели, банки эти, шприцы? Не боишься?
– Боюсь. Еще как боюсь. Я трусливая, но давно для себя решила, что со своими страхами буду бороться, да и, если тут что случится, помогут все-таки.
– Хорошо, давай. Спасибо.
Сейчас я делил свою жизнь не на годы, а на минуты и секунды. Пару минут счастья видеть улыбку Тани и ощущать ее нежные холодные руки, пару десятков секунд без боли, и вот уже целая минута хорошего настроения набирается. Целую минуту жить без боли, без страха в ту же секунду умереть. Думаете, это мало? Это целая вечность, поверьте. Жизнь очень остро и тонко начинаешь чувствовать на границе между сном и реальностью.
Глава 11
В нашем отделении, оказывается, тоже была своя операционная для ангиопластики с рентгеновским аппаратом, где могли взять пробу из сердца, но несколько лет назад случился пожар, и аппарат сильно пострадал. Починить его пытались, и даже какое-то время он вновь работал, но потом окончательно сломался.
По словам Игоря Олеговича, который готовил меня к перевозке, новый аппарат стоил огромных денег. В наших реалиях это были мечты. Вот и приходилось теперь медсестрам возить пациентов на обследования в другой корпус в дождь, в снег, град, под испепеляющей жарой. Это никого не волновало, кроме самих медсестер, которые руки себе отрывали, чтобы толкать каталку туда и обратно, проклиная все на свете и самих пациентов, на которых напрямую отражались эти недовольства.
Но сегодня утром, когда меня вывезли на улицу, мне показалось, что я попал в рай. Голубое яркое небо ослепляло, а морозец прихватывал незакрытые простынями и одеялом щеки и нос. Непередаваемые ощущения скажу вам. Каталку трясло на заледеневшей дороге, покрытой рытвинами и мелкими ямками, но мне было все равно на боль, что отдавалась во все тело и на ругань тех, кто меня вез. Я снова почувствовал, что живой, вновь смог вдохнуть такой родной городской воздух с примесями бензина и гари.
Меня на каталке оставили в коридоре, придвинув ее к стене. Сестры отдали в операционный блок историю болезни и ушли. Мимо проходили врачи, пациенты, кто с перевязанной головой, кто с рукой, кто просто с испуганным видом, и никому не было дела до меня. Лежи, мол, парень спокойно и не дергайся. Так прошло по моим ощущениям минут десять, после чего открылась железная дверь, вышли две женщины в синих халатах и чепчиках и аккуратно завезли каталку со мной внутрь операционного блока.
– Давай, перелезай на кушетку, только не спеши, - сказала одна из них, сняв одеяло.
Я ощупал левой рукой кушетку и медленно нога за ногой, рука за рукой, переполз, как рак, на неширокую кушетку. Тут же на меня, как на жука муравьи, накинулись молодые красивые женщины. Я не мог особо разглядеть их красоту, но после десятидневного заключения в реанимации все женщины казались мне просто верхом совершенства красоты. Они подключали мне датчики пульса и ритма сердца, надевали кислородную маску, манжету для измерения давления, а мне было просто приятно слышать их голоса. Женские милые голоса.
Для них эта работа была настолько рутинная, что они обсуждали, кто кого с кем застал в подсобке в ночную смену, кто где купил новую юбку, повышение зарплат, домашние дела и т.д., а я лежал голый и все это слушал. Потом в области шеи начали обрабатывать раствором йода. Стало еще холодней. Мало того, что было страшно, так еще и вдобавок зябко.
– Чего дрожишь, как суслик?
– спросила одна из них.
– Холодно?
– И холодно, и немного страшно, - ответил я сквозь кислородную маску.
– Ничего, сейчас накрою, станет теплей. Не бойся.
– Спасибо.
Она действительно меня накрыла простынкой с ног до головы, оставив только место около шеи. Голову они сказали повернуть влево, так моему взору открылась половина Москвы, в том числе и Останкинская телебашня во всей своей красоте. Я сразу вспомнил, как горела когда-то давно эта башня, и представил, как ее мог видеть горящую какой-нибудь бедняга вроде меня.
Потом на время все стихло. Ненадолго. Послышались уже мужские голоса. Женский смех.
– Привет. Как себя чувствуешь?
– Нормально.
– Меня Влад зовут. Я буду сейчас биопсию брать. Боли, кроме одного укольчика, не будет. Обещаю. Процедура займет не больше получаса. А может быть, даже и меньше.
– Девчонки, вы закончили тут?
– Да, Владислав Анатольевич, - хором ответили они.
– Хорошо. Тогда давайте открывайте биоптом, шприцы мне на пять, десять и двадцать кубиков, промывочку, пузырьки кладите ему в ноги. Работаем быстро сегодня, у нас много по плану работы.
Опять все замельтешили. Что-то положили мне в ноги, видимо, те самые пузырьки. Так, все покиньте зал, кроме заинтересованных лиц, - шутя, сказал Влад.
– Начинаю работать.
Сам рентген аппарат начал вращение, потом поступательные движения в разные стороны. Видимо, у хирурга под ногами были педали, с помощью которых он управлял им. Я краем глаза посмотрел на монитор и чуть не обомлел. Я видел, как бьется мое новое сердце во всей красе и решил тут же отвести глаза.
– Так, укольчик, как и обещал.
Я почувствовал боль в шее, и как ее начало распирать. Потом Влад начал ковыряться, но боли больше не было. Он что-то вкручивал, толкал внутрь шеи, крутил рентген установку, то приближая ее к моей голове, почти к самому лицу, то отодвигая на значительное расстояние. Потом что-то длинное вытащил из шеи. Какой-то провод вроде бы.
– Так проводник готов. Биоптом мне.
Мне стало даже немного смешно. Влад что-то стал запихивать в меня, как будто опускал на дно колодца груз на веревке. Я почувствовал неровное биение сердца. Дыхание перехватило. Потом такой звук, как будто ножницами по воздуху, а далее хирург вытащил этот самый биоптом.