Она уходит по-английски
Шрифт:
Таня сняла простынь, оголив меня, и держа аккуратно за руки, помогла встать. Я посмотрел на себя сверху вниз. Зрелище было жалкое. Шов простирался от пупка до груди, подобно старым забытым рельсам на заводе, где работал отец.
Шов был грубый и неровный. Странно, но даже здесь, в реанимации, после пересадки сердца, мне было немного стыдно, вот так стоять, в чем мать родила, перед довольно симпатичными девушками.
Пока я размышлял, Танечка и вторая медсестра меня протирали салфетками, не поленившись протереть промежность,
Потом, пока рыженькая меня держала за руки, чтобы я не грохнулся на пол, оторвав с корнями провода и не залив все тут кровью, Таня перестелила мне постель. Это было, кстати, ввиду того, что я потел, а раны имели свойство мокнуть и гноиться. Потом они обработали мои ожоги на ягодицах какой-то мазью, не забыв сделать перед этим укол обезболивающего средства.
Наконец все процедуры были закончены, и меня также аккуратно водворили на место.
В эти минуты я был уверен, что влюблен в Таню. Сейчас она заменила мне и мать, и жену. Не было в данное время человека мне ближе, чем Таня, с ее нежными и холодными руками.
День прошел спокойно, боли сменялись минутами умиротворения после уколов, я уже немного привык к тому, что слышал, как бьется мое новое сердце, как оно трется о перикард. Есть такая в теле человека сердечная сумка.
Меня кормили, поили из специальной баночки дозировано, так как количество жидкости строго ограничили. Почки еще не готовы были справиться с большим количеством воды, да и сердце нагружать не стоило. Ближе к вечеру пришла моя медсестра и надела мне утягивающий послеоперационный корсет, сказав, что его передала мама. Потом она побрила мои впалые щеки и помогла почистить зубы.
– Добрая у тебя мама. Заботливая такая. Моя другая совсем. Никогда нас с братом не любила. Нагуляла по молодости, и потом виноваты ей во всем были.
– Мама - единственная женщина, которая тебя любит просто так, хороший ты или нет.
– Нет, моя мать, точно меня не любила никогда.
– А она жива?
– Нет. Умерла год назад вот как раз на этой же койке, где ты лежишь. И представь: я сидела с ней до последнего ее вдоха, судно выносила, кормила с ложечки, а она на меня матом пушила, проституткой называла. Я даже батюшку местного вызывала исповедовать ее, так она на него такое наговорила, что уши б мои не слышали этого. Стыдом некуда перед людьми.
– Да.... Даже не знаю, что тут сказать, видимо, мне еще повезло очень с мамой.
– Ты вообще везучий, я так поняла.
– Это как сказать.
– А что тут говорить. У моего брата даже шансов не было никаких. Наркоманы ночью зарезали. Я видела их глаза у нас тут в институте, в токсикологии. Когда у них ломка, это уже не люди. Они любого зарежут, лишь бы наскрести на дозу.
– Так ты одна теперь?
– У меня есть еще тетя с дядей, бабушка старенькая, друзья. Так что не одна.
– А муж есть, дети?
– Живем без штампа, как и все в наше время. Без хлопот и забот, без детей.
– Понятно.
– Ладно, пойду я анализы получу.
– Хорошо, Таня. Спасибо тебе за все.
– Поправляйся.
После вечерних таблеток, подавляющих иммунитет, я сразу же заснул. Правда, вновь ненадолго. Сон то и дело прерывался звоном приборов, стонами, доносившимися из соседних боксов, Таней, которая заходила периодически проверить показания приборов. Не давала о себе забыть и боль.
Когда моя любимая медсестра пришла в очередной раз, заспанная, чтобы поменять шприц в дозаторе, я спросил:
– Тань, а ты не знаешь, чье сердце мне пересадили?
– Точно не знаю. В нашей стране, как мне известно, такие вещи не разглашаются. Света обычно ходит в главный корпус с ящиком забирать сердце, но и она не знает, чье оно. Могут кого-то по скорой привезти после аварии, могут после ранения привезти в агонии. В противошоковом зале и отходят многие в мир иной. Бывает, что и неделями лечатся у нас, а потом вдруг неожиданно умирают.
– Понятно.
– Тебе все равно не скажут. Зачем кому-то проблемы? Мое мнение - это к лучшему, что родственники не знают, ничего не должен знать и сам реципиент тоже. Меньше знаешь, крепче спишь, как говорится.
– Наверно. А ты когда уходишь домой?
– Утром в восемь. Руслана меня сменит.
– Понятно. А что там за шум в коридоре? Столько голосов.
– Наш сотрудник лежит, после операции. Плохой совсем. Вот к нему все и ходят поддержать, а на самом деле проститься.
– Тяжелая у вас работа.
– Зато настоящая, да и привыкла я.
В бокс зашел бородатый реаниматолог.
– Ну, как у нас тут дела?
– Нормально, - ответил я.
– Болит только все.
– Болит, говоришь, - смотря на приборы, сказал он.
– Укол сделать?
– Думаю, нет. Потерплю. Недавно только делали.
– Правильно. Потерпи. Боль будет проходить со временем. Сейчас вот я вытащу дренажи, станет легче дышать. Завтра утром, а, точнее, уже сегодня, обработают шов. Чесаться меньше будет. Анализы становятся лучше. Динамика хорошая. Думаю, будем после биопсии переводить в отделение. Хватит тут отдыхать.
– Было бы здорово.
– Тань, дай мне промывки, бинты и зажим.
Она подала все на металлическом подносе.
– Сейчас потерпи немного. Будет больно. Глубокий вдох.
Я вдохнул, а реаниматолог вытащил первую трубку между ребер. На секунду потемнело в глазах, но потом сразу ощутимо стало легче дышать.
– Ну, вот и славно, - сказал он, вытащив вторую трубку и зажав ранку бинтом.
– Все, отдыхай. Утром тебе обработают шов, потом снимут все эти провода и повезут на биопсию в другой корпус.