Она уходит по-английски
Шрифт:
– А как долго мне теперь лежать?
– Не знаю. Это как врачи скажут, но обычно суток десять в реанимации держат, если места позволяют. Нужно, чтобы сердце вышло на нормальный режим работы, чтобы давление выровнялось, почки заработали, как следует, шов затянулся. Много проблем, конечно. Не палец пришить.
– А потом?
– А потом в отделение перевозят. Сколько там лежать, я уж не знаю.
– Понятно.
– Всегда, пожалуйста, - сказала она, открывая банку с физическим раствором.
Я попытался улыбнуться, но получилось не очень. Боль начала
– Болит что-то все, - прохрипел я.
– Сейчас укол сделаю еще один. Будет болеть, чего ты хотел. Всего изрезали. У тебя, кстати, еще ребро одно сломано. Наш реаниматолог Павел перестарался, но тогда об этом не думали, лишь бы жизнь спасти. Я тебя уколю, но ты старайся все-таки терпеть. Часто колоть вредно для сердца.
– Ребро сломано?!
– Максим, у тебя сердце другое, а ты ребро. Срастется. Молодой еще. У нас был случай, когда мужика всего переломали, почти все ребра с левой стороны, пока запустили сердце. Не всегда же под рукой утюги. Мне тут рассказали, что когда закончили с тобой, зашивать сразу не стали.
Стояли и смотрели, как сердце бьется, что-то нашего профессора смущало, а у него, знаешь, чутье звериное. И, действительно, только когда сделали первый стежок, сердце встало. Делали ручной массаж. Потом опять ждали, смотрели, наблюдали. Давление стабилизировалось, и только после этого всего зашили. Профессор сказал, что такой тяжелой операции у него давно не было. Как будто кто-то не хотел твоего возвращения в наш грешный мир.
– Дурной сон все это. Не верится, что это со мной происходит.
– Поверишь позже. Первая реакция обычно у всех такая. Почему? За что? Я вот, когда после смены выхожу за ворота на Садовое кольцо, то сразу попадаю в суету. Все бегут, спешат, на ходу курят, на ходу кофе пьют, на ходу едят. Думают, живут, а, на самом деле, живут те, кто лежит в реанимациях. Они, если в сознании, пытаются наглотаться воздуха, пока еще глотается, напиться воды и наесться, наговориться, хоть с кем-то, в общем, цепляются, как за последнюю соломинку. Потому что у края все, а эти, что за забором, бедные, думают, что живут.
Машины вон несутся, что даже страшно по тротуару идти. Пару недель назад меня один шальной снегом грязным окатил. Потом пальто пришлось в химчистку отдавать. Чтоб ему худо было паршивцу. Новое пальто совсем.
– Снегом окатил? Тут на Садовом? Пару недель назад?
– Да, а что?
– Да так, ничего, но ему худо, уж поверь.
– С чего ты так решил?
– Раз так несся, значит, худо. Счастливым людям некуда спешить.
– Может быть, не знаю, только теперь я подальше от дороги иду. Я не получаю большую зарплату, чтобы покупать каждый год новые пальто, в отличие от тех, кто носится так.
– Таня, я как отсюда выберусь, тебя к себе на работу возьму. Пойдешь ко мне работать в команду?
– А что за работа?
– Медицинский представитель. Полный социальный пакет, машина, сотовая связь. Все как надо, и пальто сможешь купить новое или даже несколько сразу.
– Я боюсь, что не справлюсь.
– Справишься. Помогу.
– Посмотрим.
Вновь запищал дозатор.
Не знаю, сколько я проспал, но проснулся, когда за окном уже была ночь. Опять все жутко болело. Тяжело дышалось. Тошнило. Сердце в груди прыгало, как мячик, от чего становилось еще страшней. Ощущал себя выпотрошенной рыбой на берегу реки. Я стал плакать. Точнее, глаза слезились, и иногда слеза скатывалась по щеке. Где-то в глубине души я понимал, что со мной случилось непоправимое, но пока что старался отгонять эти мысли.
Мой оптимизм был похож на остатки воды в металлической армейской фляге во время перехода через пустыню. Сейчас я очень хотел увидеть родителей. Катю мне видеть не хотелось.
Теперь, поняв, что на самом деле со мной происходило, я считал, что все увиденное и услышанное в том подвале, было кошмарным сном, под действием сильного наркоза. Скорее всего, так и было. Иначе как этот бред объяснить? Но, с другой стороны, если это был лишь сон, то почему во мне что-то оборвалось к Кате?
Я действительно сейчас не желал ее видеть. Чувства были. Я их ощущал, но видеть ее сию минуту не хотел. Неужели мозг способен на такие изыскания? Но стойте. Как я во сне мог слышать от Кати про будущее? Она ведь точно сказала, что мне сделали операцию. И почему-то была уверенность в том, что эти пророчества будут дальше сбываться.
Лежал и чувствовал себя таким одиноким. Да, где-то за стенами этого серого здания были родители, брат, бабушки, но, в целом, я был одинок. Кому я теперь такой нужен? Кто меня на работу возьмет? Как семью кормить? От всех этих мыслей становилось еще хуже.
Мое физическое здоровье развалилось, душевное было на грани. В меня, как в лягушку, закачивали всякую химическую дрянь разных цветов, тело было изрезано скальпелем, и даже сердце работало не само, а от импульсов наружного кардиостимулятора, что болтался на исхудавшей руке. Разве это можно назвать нормальной жизнью?
А сколько было планов. Сколько я хотел увидеть и попробовать. А что теперь? Я даже не знаю, что со мной будет через минуту. Может, аккумулятор разрядится, и импульсы прекратятся. А, может быть, сестра перепутает шприцы и введет мне что-нибудь другое, от чего я загнусь. Обидно, несправедливо.
Почему так рано-то? За что? Что я такого сделал плохого в своей жизни? Что я видел? Чахлый отель в Египте, Турции и на Кипре?
Подожди, ну как ничего не видел? А кучу съеденной еды в ресторане? Разве не видел?
– У вас есть наша карта?
– Конечно, у нас есть ваша карта. Как же ей не быть. Любой уважающий себя человек должен иметь кучу карточек с собой. Обязательно. И хорошо бы, если под них будет куплен кожаный чехол, все по той же бонусной карточке.
– Дорогой, ты покушал? Отдохнул? Теперь нам нужно еще зайти в парочку магазинов. У моей мамы скоро день рождения, нужно ей что-нибудь присмотреть, а мне нужно новое платье.
– У тебя же куча новых платьев, дорогая!
– У меня нет черного. Скоро лететь на тренинг, а у меня нет черного коктейльного платья.