Она уходит по-английски
Шрифт:
Никто не отозвался. Я прикоснулся к человеку рукой.
– Потерпи, друг, тут никого нет.
– Максим...
Я повернул голову на еле слышный голос. Прислушался.
– Максим, я здесь, - позвал старческий умирающий голос.
– Иди сюда.
Я не поверил своим ушам, но на негнущихся в какой уже раз ватных ногах перешел во вторую отгороженную часть. Там на такой же койке, вся в проводах, лежала пожилая женщина. Точнее, старуха. Провода окутывали ее тело с ног до головы. К рукам, больше напоминающим руки мумии, обтянутым тонкой кожей, были пришиты
Вместо одной капельницы к ней через вену были подсоединены три или четыре дозатора (я раньше видел такие в стационарах). Методично, миллилитр за миллилитром, они на установленной скорости вкачивали в человека лекарства. Обычно это мог быть инсулин, гепарин. На этих же было написано: добутамин и допамин. Я не знал, для чего это.
– Подойди ближе, - сказала старуха.
Я подошел.
– Дай мне руку.
Мне совершенно не хотелось давать руку незнакомому человеку, лежащему в таком мрачном месте, да еще такому старому на вид, с дряблой обвисшей бледной кожей. Кожа была белой, как первый снег. Волосы редкие, седые. Все лицо изъедено глубокими морщинами. Она очень тяжело дышала, и каждый вздох отдавался ей болью. Но все-таки я взял ее руку.
– Максим, - еле выдавила она из себя.
– Побудь со мной немного. Мне недолго осталось.
– Откуда вы знаете мое имя?! Кто вы?!
Знаешь, Максим, я рада, что ты здесь, и могу снова слышать твой голос. Увидеть тебя я уже не смогу. Мои глаза давно остекленели. Я ослепла десять лет назад. Катаракта добила мое зрение. И я рада чувствовать хотя бы твою руку, спустя столько лет.
Я не знал, как реагировать на эти слова, но уже понял, с кем разговариваю. Шестым чувством понял. Этой разлагающейся старухой была моя Катя. Очередная Катя в этом странном подвале. Пятая по счету. От Кати, конечно, мало что осталось, но ошибки быть не могло. Это была она. Мне стало дурно. Рубашка прилипла к спине от пота. Я хотел бежать.
– Максим, я прожила непростую жизнь, полную ошибок и разочарований. После тебя в моей судьбе почти не было светлых пятен. Она сыграла со мной злую шутку. У меня был сын. Он давно умер. Мои родители погибли. Чуть позже я нашла своего родного отца, но он тоже второй раз ушел, я не успела даже его узнать, как следует. Все близкие мне люди уходили из моей жизни поспешно. Меня это, в конце концов, раздавило.
– Катя, почему же все так, а?
– спросил я, сдерживая слезы.
– Мы же любили друг друга.
– Максим. Выслушай меня. Я очень перед тобой виновата. Только поняла это слишком поздно. Ты представить себе не можешь, как поздно. В тот день, когда ослепла. Я поняла, что никогда не смогу тебя увидеть больше. За всю свою никчемную жизнь я даже не попыталась узнать, жив ты или нет. Наверное, я боялась, Максим. Столько лет, я боялась признаться сама себе, что все еще люблю тебя. Всегда любила.
Она сжала мою руку чуть сильней. Я посмотрел на приборы. Пульс ускорился до ста десяти ударов в минуту.
– Видимо, Бог специально сделал так, чтобы жизнь человеку казалась длинной и долгой. Эти жалкие десятилетия, неважно, шесть, семь, девять. Что они перед вечным ничто? Когда человек осознает это, он либо сходит с ума, либо пускает себе пулю в лоб, либо плачет днями напролет, как я. С этим жить непросто. Моргнул, и нет ничего: дома нет, где ты жил, родных твоих нет, друзей. Пыль одна. Страшно, Максим, жить под конец. Кто верит в Бога, - им легче, а я, знаешь сам, никогда не верила в эту чепуху. Я давно совсем одна. У меня больше никого нет. Только ты, Максим, остался.
Я заметил, что из глаза ее скатилась слеза, но застряла в глубокой морщинке.
– Вы не одна, - сказал я тихо.
– Ты не одна, Катя. Я с тобой. Я рядом.
– Знаешь, что самое неприятное в приближении смерти, Максим?
– спросила она, задыхаясь от сильного потока кислорода.
– Ты до конца не знаешь, что там за чертой. Вечное ничто или новая жизнь. Темнота или встреча с родителями. Ты веришь, ты надеешься, но все равно страшно, потому что вдруг "там" ничего и никого нет. Я стала бояться смерти давно. А ведь когда-то, Максим я не боялась ничего. Ты помнишь. Самоуверенная дурочка.
– Ты не умрешь, Катя! Я сейчас кого-нибудь позову, и все будет в порядке.
– Не стоит, Максим. Мне уже никто не поможет. Я всегда хотела быть молодой и красивой. Всегда следила за своей внешностью. Да ты помнишь. Когда разбогатела, у меня был абонемент в фитнес-клуб, солярий, три раза в год я летела на курорты. Личный массажист.
Как-то в шутку я тебе говорила, что не хочу жить дольше сорока, потом, дескать, старость уже не остановить. Так вот. Мое желание не исполнилось. Я старела, увядала, но продолжала жить. И теперь мне грустно от того, что после моей смерти некому будет прийти на мою могилу и положить цветы. Возможно, даже некому будет меня похоронить, когда мое время закончится. Скинут в общую яму и все.
– Что вообще можно сказать о времени в этом месте?
– подумал я.
– Я еще раз хочу попросить у тебя, Максим, прощения, за то, что не решилась остаться с тобой. Долгие годы я говорила себе, что твоя мать стала причиной нашего развода. Каждый день я искала подтверждения этим словам, но, в конце концов, поняла, что сама во всем виновата. Но ты должен меня понять. Я не могла поступить тогда иначе. Я была другой. Я была молодой и глупой.
– Мне не за что тебя прощать. Если уж и виноваты, то оба.
– Пожалуйста, скажи, что ты меня простил.
– Я не держу на тебя зла, - сказал я, чувствуя, как ее рука слабеет.
Мне казалось, что сейчас я упаду.
– Скажи, - прохрипела она.
– Хорошо, я прощаю тебя.
– Спасибо, Максим, - сказала она, и ее дыхание стало еще медленней и глубже.
– Во время последнего нашего разговора по телефону ты спросил, любила ли я тебя? Я промолчала, срываясь на истеричный смех, но мое сердце рвалось внутри. Знай, Максим, что я любила тебя. Всегда любила. Теперь, спустя столько лет, с высоты прожитых годов, я вижу, что любила тебя одного.