Операция «Шейлок». Признание
Шрифт:
Я вернул ему лицензию, увидел, как он снова кладет ее в бумажник. Может, у него там лежит еще сотня подложных удостоверений, и все — на это имя? Я подумал, что сейчас об этом спрашивать неблагоразумно — его слова про «все убийства» застали меня врасплох.
— Любите опасные задания, — сказал я.
— Я должен решать сложные задачки двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Мне нравится жить на линии огня, всегда быть начеку — чтобы уровень адреналина не снижался. Все остальное кажется мне скучным.
— Что ж, я потрясен.
— Вижу.
— Я догадался, что вы — адреналиновый торчок, но никогда бы не сообразил, что вас следует называть блюстителем — вот именно, блюстителем — порядка.
— Разве еврей не может быть частным детективом?
— Может.
— Разве у детектива не может быть такого лица, как у меня? Или как у вас?
— Может, дело не в этом.
— Вы просто думаете, что я вру. Уютненький мирок вы себе создали: вы — Филип-правдолюб, а я — Филип-лгун, вы честный Филип, а я бесчестный Филип, вы Филип в здравом уме, а я — маньяк-психопат.
— Мне нравится деталь о пропавших без вести. Нравится, что это ваш профиль. Очень остроумная деталь в данных обстоятельствах. А что привело вас к профессии детектива? Расскажите, раз уж речь
— Я всегда был из тех, кто хочет помогать другим. С самого детства не мог мириться с несправедливостью. Впадал в бешеный гнев. И до сих пор впадаю. Несправедливость — мой пунктик. Наверно, дело в том, что я рос в еврейской семье в годы войны. В те времена Америка не всегда была справедлива к евреям. В школе меня избивали. Совсем как Джонатана Полларда. Я запросто мог пойти тем же путем, что и Поллард. Начать действовать из любви к евреям. Поллардовские фантазии у меня были: добровольно служить Израилю, поработать на «Моссад». В моей стране служить в ФБР, в ЦРУ — и там, и там мне отказали. Так и не выяснил почему. Иногда меня посещает мысль: может быть, это из-за вас — решили, что у них будет слишком много маеты, если они возьмут на работу точный дубликат человека, находящегося в центре общественного внимания. Но подлинных причин я никогда не узнаю. В детстве я рисовал сам для себя комиксы. «Еврей в ФБР». Поллард — важнейшая фигура в моей жизни. Дело Полларда стало для меня тем же, чем дело Дрейфуса было для Герцля. От знакомых частных детективов я слышал, что в ФБР Полларда подключили к детектору лжи, дали ему списки видных американских евреев и велели указать других шпионов. Он отказался. В Полларде мне ненавистно все, кроме этого момента. Я живу в страхе, что появится второй Поллард. Живу в страхе перед тем, что это будет значить.
— Итак, из всего этого мне надлежит заключить, что вы стали детективом, чтобы помогать евреям?
— Слушайте, вы мне говорите, что ничего про меня не знаете и вы в невыгодном положении, потому что я столько знаю про вас. А я вам объясняю: моя профессия предполагает, что я должен знать столько, сколько знаю, и не только про вас, но и про любого другого. Вы просите, чтобы я уравнял наши шансы. Это я и пытаюсь сделать. Но натыкаюсь на стену недоверия. Хотите, чтобы я подключился к детектору лжи? Я бы прошел проверку с блеском. Ну хорошо, я не вел себя с вами спокойно и собранно. Я и сам этому подивился. Потом написал вам, принес извинения. Кто бы ты ни был, некоторые люди сотрясают тебя, как удар молнии. Должен сказать, до вас такой молнией для меня был только один человек. Профессия меня закалила: меня ничем не проймешь, я видел все, я должен справляться с чем угодно. И только один раз такое случилось раньше, меня сотрясла молния, — в тысяча девятьсот шестьдесят третьем, моя встреча с президентом. Тогда я подрабатывал телохранителем. Обычно меня нанимали частные компании, но в тот момент я работал на городскую администрацию. Это было в мэрии. Когда он пожал мне руку, я потерял дар речи. Забыл все слова. Так случается очень редко. Слова — важная часть моего бизнеса, я обязан им девяноста процентами своего успеха. Словам и мозгам. Наверно, так вышло, потому что тогда я погрузился в сексуальные фантазии, воображая его жену на водных лыжах, — вот во мне и проснулась совесть. А знаете, что сказал мне президент? Он сказал: «Я знаком с вашим другом Стайроном. Вы должны приехать в Вашингтон и как-нибудь поужинать с нами и Стайронами». А потом он сказал: «Я в восторге от вашего „Наплевательства“». Это было в августе шестьдесят третьего. Через три месяца его застрелили.
— Кеннеди принял вас за меня. Президент США подумал, что телохранитель из мэрии пишет прозу на досуге.
— Он же пожимал миллион рук в день. Он принял меня за такого же почетного гостя. Обмануться было несложно: мое имя, моя внешность, и вдобавок телохранителей все вечно принимают за кого-то другого. Это часть профессиональных обязанностей. Кто-то желает, чтобы его охраняли. Допустим, кто-то вроде вас, чувствующий, что над ним нависла опасность. И ты ездишь вместе с ним в машине. Притворяешься его приятелем или вроде того. Конечно, некоторые говорят, что им нужно, чтобы сразу было заметно: ты — телохранитель, и тогда ты вживаешься в эту роль. Хороший темный костюм, солнечные очки, ходишь с пистолетом. Наряд головореза. Такое у них желание, а ты делаешь то, что от тебя требуется. Им хочется, чтобы все было ясно сразу — им нравится шик и блеск, который в этом есть. Был у меня один клиент, с которым я все время работал в Чикаго, крупный подрядчик и застройщик, денег — хоть отбавляй, людей, которые имели на него зуб, — тоже, а он обожал все делать напоказ. Я ездил с ним в Вегас. Сопровождал его, его лимузин, его друзей — они всегда старались жить с размахом. Я должен был присматривать за женщинами, когда они отлучались в туалет. Я должен был заходить вместе с ними в туалет так, чтобы они ничего не заметили.
— Это трудно проделать?
— Мне было двадцать семь, двадцать восемь, — я справлялся. С тех пор все переменилось, но тогда я был единственным евреем-телохранителем на всем Среднем Западе. Я был пионером в этом смысле. Все остальные еврейские мальчики учились на юристов. По воле своих родителей. Разве ваш старик не хотел, чтобы вы пошли в юристы вместо того, чтобы двинуть в Чикаго и пойти в учителя английской литературы?
— Кто вам это сказал?
— Клайв Каммис, друг вашего брата. Он теперь видный адвокат в Нью-Джерси. Когда вы вздумали стать аспирантом и изучать литературу, ваш отец попросил Клайва отвести вас в сторонку и упросить пойти в юристы.
— Я лично не помню, чтобы такое было.
— Было. На Лесли-стрит Клайв позвал вас для разговора в свою комнату. Сказал вам, что преподаванием литературы на жизнь не заработаешь. Но вы ему сказали, что ничего и слушать не хотите — забудем, мол, эту тему.
— Что ж, этот случай я как-то запамятовал.
— Клайв его помнит.
— Вы и с Клайвом Каммисом видитесь?
— Мне подгоняют клиентов юристы по всей стране. Есть масса юридических фирм, с которыми мы очень тесно сотрудничаем. Мы их эксклюзивные агенты. Они подбрасывают нам все дела, когда требуется детектив в Чикаго. У меня прекрасные рабочие связи с двумя сотнями полицейских управлений, в основном в Иллинойсе, Висконсине и Индиане. Мы в прекрасных отношениях с окружной полицией, статистика арестов в округах блестящая. Я им много кого сдал.
Должен признаться, я начинал ему верить.
— Послушайте, меня вообще никогда не тянуло в еврейские профессии, — сказал он. — Мне всегда
— И куда оно подевалось? — спросил я.
— Пожалуйста, не надо лишних оскорблений. Я не имею при себе оружия, мое тело подточено опухолью, лекарства… вы правы, они плохо действуют на мозги, уродуют характер, а вдобавок вы внушаете мне благоговение — это правда и всегда будет правдой. Так есть и должно быть. Я знаю свое место — знаю, где я, а где вы. Я готов терпеть, когда вы обливаете меня дерьмом, хотя такого никогда никому не спускал. Когда я имею дело с вами, меня оставляют силы. Но я, уж так вышло, понимаю ваше тяжелое положение лучше, чем вы готовы признать. Фил, вас тоже сотряс удар молнии, а для классического еврейского параноика это не самая простая ситуация. Вот что я пытаюсь сейчас нейтрализовать — вашу параноидальную реакцию. Вот зачем я вам объясняю, кто я такой и откуда взялся. Я не пришелец из космоса. Я не бред шизофреника. И как бы вас ни веселила эта мысль, я не Мойше Пипик Бабы Гичи. Ничего подобного. Я — Филип Рот. Я частный детектив-еврей из Чикаго, который заболел раком и обречен умереть от этой болезни, но не раньше, чем внесет свой вклад в великое дело. Я не стыжусь того, что до недавнего времени делал для людей. Не стыжусь, что был телохранителем у тех, кому требовался телохранитель. Телохранитель — это кусок мяса, но я никогда ни на кого не работал вполсилы. Много лет я занимался слежкой за супругами. Я знаю, что в нашем бизнесе это комическая разрядка — застигнуть кого-то со спущенными штанами, я знаю, это не то же самое, что быть писателем, который получает премии за свое мастерство, — но я был другим Филипом Ротом. Я был тем Филипом Ротом, который подходил к портье в «Палмер-Хаузе» и показывал ему свой значок или под каким-то другим предлогом старался заглянуть в регистрационную книгу, чтобы проверить, заселились ли они сюда, в каком они номере. Я тот Филип Рот, который, чтобы попасть наверх, говорил: «Я курьер из цветочного магазина и должен сделать все лично, потому что клиент дал мне сто долларов, чтобы я вручил букет адресату». Я тот Филип Рот, который находил горничную и врал напропалую: «Я забыл ключ, это мой номер, хотите — проверьте внизу, вам скажут, что номер мой». Я — тот Филип Рот, который всегда мог раздобыть ключ, который всегда мог пробиться в номер — всегда.
— Совсем как здесь, — заметил я, но это его не остановило.
— Я тот Филип Рот, который врывается в номер со своей «минолтой» и делает фотки быстрее, чем кто-то успеет сообразить, что происходит. За это не полагается премий, но я никогда не стыдился, тратил на это год за годом, а когда наконец-то накопил денег, открыл собственное агентство. Остальное уже известно. Люди пропадают, а Филип Рот их находит. Я тот Филип Рот, который постоянно имеет дело с отчаявшимися людьми, и не просто в какой-то там книжке. Преступление — это отчаяние. Человек, который заявил о пропавшем, в отчаянии, и человек, который пустился в бега, в отчаянии, и потому вся моя жизнь — отчаяние, днем и ночью. Дети сбегают из дома, и я их нахожу. Они сбегают, и их завлекают в мир подонков. Им нужно где-то жить, и кто-то извлекает из этого выгоду. Мое последнее дело, перед тем как я заболел раком, — дело пятнадцатилетней девочки из Хайленд-Парка. Ко мне пришла ее мать, в ужасном состоянии, рыдала и голосила. Донна в сентябре первые два дня посещала занятия в школе, а потом исчезла. Она сошлась с опасным уголовником-рецидивистом, объявленным в розыск, сущим мерзавцем. Доминиканцем. Я нашел многоквартирный дом в Калумет-Сити, где жила его бабушка, и стал наблюдать. Других зацепок у меня не было. Я дежурил там несколько дней. Один раз просидел бессменно больше двадцати шести часов. И ничего не происходило. Тут требуется терпение, колоссальное терпение. Даже газеты читать рискованно: что-то может произойти за долю секунды, а ты прозеваешь. Часами не сходить с места — тут нужна изворотливость. Прячешься в тачке, сидишь в тачке, пригнувшись, притворяешься, будто просто бездельничаешь, как любой человек в машине. Иногда ходишь по нужде прямо в тачке — как удержаться? А тем временем я все время копаюсь в мыслях преступника: как он среагирует и что будет делать. Каждый преступник уникален, и каждый сценарий, который я разрабатываю, уникален. Когда ты преступник, да еще и туповатый, ты не думаешь, но если ты детектив, у тебя должно хватить ума «не думать» так, как не думает этот тип. Что ж, он все-таки приезжает к бабушке. Когда он снова выходит из подъезда, я иду за ним. Он покупает наркотик. А потом возвращается к своей машине. Прохожу мимо машины, а там — она, я с уверенностью ее опознаю: это Донна. Позднее оказалось, что он сам употреблял наркотики в машине. Короче говоря, погоня длилась двадцать пять минут. Мы проехали через четыре городка в Индиане, делая восемьдесят миль в час по второстепенным дорогам. Парень обвиняется по шестнадцати разным пунктам. Бегство от полиции, сопротивление аресту, похищение людей — он влип по самые помидоры. Я допросил девушку. Сказал ей: «Как делишки, Донна?» А она: «Не понимаю, о чем это вы, меня зовут Пеппер. Я из Калифорнии. Приехала неделю назад». У этой пятнадцатилетней пай-девочки, у этой школьницы из Хайленд-Парка соображалка, как у закоренелого урки, и идеальная отмазка. Она провела в бегах одиннадцать месяцев, и у нее было подложное свидетельство о рождении, водительские права, целая пачка подложных документов. По поведению Донны я понял, что этот тип вовлек ее в проституцию. В ее сумочке мы обнаружили презервативы, в машине — секс-приспособления и всякое такое.