Оперетта
Шрифт:
Для окончательной, хоть и временной, победы оперетты на александринской сцене не хватало только своей Шнейдер, и когда таковая была найдена, — победоносное наступление «каскада» началось. Зритель Александринского театра окончательно подпадает под власть оперетты тогда, когда в этом же 1868 году осуществляется постановка «Прекрасной Елены» с В. А. Лядовой в заглавной роли.
Интерес к этому спектаклю подогрет недавним триумфом Девериа. Как Лядова сыграет эту роль, да и кто она вообще, эта Лядова?
Дочь балетного капельмейстера и композитора танцевальной музыки А. Н. Лядова и балетной танцовщицы, жена балетмейстера А. И. Иванова, Вера Александровна Лядова (1839—1870) в 1858 г. окончила петербургское театральное училище и вступила в балетную труппу. Здесь, однако, ей не пришлось продвинуться далее скромного амплуа корифейки, в котором она осталась бы до конца своих дней, если бы ей не пришлось, по просьбе артистки Александринского театра Е. М. Левкеевой, выступить в бенефис последней в пьесе «Барская спесь» в роли Анюты. Дебют на драматической сцене проходит успешно. Не порывая еще с балетом, Лядова выступает в «Мельничихе из Марли» и затем в нескольких водевилях — и исход этих дебютов так успешен, что она принимает предложение Яблочкина об окончательном переходе в Александринский театр. Наличие небольшого голоса приятного тембра и танцевальных данных определяют ее амплуа на драматической сцене — она используется в опереточном репертуаре.
К этому времени Яблочкин в свой бенефис намечает постановку «Прекрасной Елены» в переводе все того же Виктора Крылова (в содружестве с известным театральным критиком того времени А. Соколовым), и главная роль поручается Лядовой.
«Прекрасная Елена» поставлена в Александринском театре 18 октября 1868 года в самый разгар опереточной горячки. И можно с уверенностью сказать, что интерес к этому спектаклю превзошел недавний ажиотаж вокруг выступлений Девериа.
Пресса и общество сошлись в оценке Лядовой. «Г-жа Лядова в роли Елены была прелестна. Красота, соединенная с грацией, приятный серебристый голосок, соединенный с бойкой и развязной игрой, — все это вызывало нескончаемую бурю аплодисментов... Вообще русская Елена не только не ниже, но даже выше прославившейся Девериа», — отмечала газетная критика.[160]
Что именно привлекло Петербург в новой постановке «Елены»?
Прежде всего, «Прекрасная Елена» — спектакль, стоящий на более высоком музыкальном уровне, чем прежние опереточные постановки. Сама Лядова после Лелевой и Загородниковой, выступавшей в роли Евридики в «Орфее в аду», оказалась певицей, способной осуществить хоть часть сложных заданий ответственной вокальной партии. Несомненно также, что урок постановки «Елены» в Михайловском театре не прошел даром, и александринские актеры многому научились у французов. Что касается Лядовой, то для нее школа балета оказалась чрезвычайно полезной при переходе на опереточный репертуар.
Она внесла на подмостки Александринского театра, еще до «Елены», такие приемы игры, что и ранее, во время водевильных дебютов Лядовой, печать отмечала ее как первую водевильную актрису, переносящую на драматическую сцену свойственный балету «шик». Для бытовой манеры, к которой привык зритель русской императорской драмы, эти новые черты исполнительства уже сами по себе должны были выделить Лядову из числа ее партнеров и позволить аудитории сделать выбор между Девериа и Лядовой в пользу последней.
Взяв кое-что от своей французской соперницы, Лядова во многом, однако, видоизменила образ жены Менелая. Ее Елена полна сдержанности и почти респектабельности, хотя туника ее снабжена разрезом до бедра, вызывающим шум в петербургском обществе и обличительную отповедь в печати со стороны Незнакомца — Суворина. Если в свое время о спектакле французов пресса заявляла, что «только перед избранною публикою, перед сливками Петербурга и возможно появление такой бесцеремонной актрисы, какова г-жа Деверия», и что, слава Богу, русская сцена еще не видела подобного безобразия, [161] то александринская «Прекрасная Елена» не могла бы получить подобной оценки. Чувственная линия главного персонажа была максимально смягчена, более того, на первый план выступили характерные персонажи: Озеров — Калхас и Васильев I — Агамемнон уже здесь, как ранее в «Орфее» и в «Десяти невестах», выдвигают на видное место комедийные линии сюжета.
К тому же, если В. Крылов не прибавил ничего от себя в либретто Галеви и Мельяка, то он во многом обесцветил острый, типично французский диалог, лишил всякого смысла сцену конкурса остроумия и сделал русский текст плоским, лишенным той полной намеков легкости, которая внесла во французскую постановку и заряд полнокровной сатиры и прямое ощущение «греха».
У александринской «Елены» нет «греха», но аромат его все же остался, и этого было достаточно, чтобы, с одной стороны, обеспечить шумный успех спектаклю и Лядовой и, с другой стороны, дать новую почву для нападок на жанр в целом.
«Прекрасная Елена» становится «знаменем дня» и последним «криком моды». Подобно тому как недавно один из рестораторов выпустил «пунш Девериа», так теперь булочники выпускают пироги под названием «Прекрасная Елена» и «Все мы жаждем любви», на ложи и кресла в Александринский театр записываются за несколько недель, прочий репертуар не собирает аудитории, и дирекция императорских театров делает все напрашивающиеся выводы из создавшегося спроса. Как отмечает газетный репортер, «начальство, заведывающее театральными представлениями, пришло к тому убеждению... что если появилась потребность, то следует обратить внимание на этот новый вид потребностей и по возможности стараться совершенствовать его».[162]
С этого момента оперетта буквально заполоняет афиши Александринского театра, пытаясь оттеснить на второй план даже драматургию Островского, как раз в эти годы внедряющуюся в репертуар театра. «Хоть у кого отобьет охоту писать для родной сцены при ее излеро-берговском направлении»,[163] — отмечает с горестью петербургская печать.
Вслед за «Прекрасной Еленой» театр ставит в бенефис Нильского оперетту «Все мы жаждем любви», скорее фарс с пением, на либретто М. П. Федорова, представляющее собой переделку французского водевиля «Ah! que l'amour est agr'eable». К этому либретто дирижером Александринского театра Э. А. Кламротом была подобрана музыка из произведений Оффенбаха, Лекока, Эрве и других авторов. Роль Леони в этой оперетте была специально написана для Лядовой, выступавшей в ней с куплетами автобиографического характера, две последние строки которых были с особенным восторгом восприняты зрителем и распевались повсюду:
Я танцовщицей была,
Но во мне талантов много.
Грациозна и мила.
И светла моя дорога.
В Петербург поеду я,
Чтобы там вступить на сцену.
Я сыграть хочу, друзья,
Там «Прекрасную Елену»,
Так как голос мой силен,
Много страсти в нем и чувства,
А «Елена» — камертон
Современного искусства...
Оперетта-мозаика, клавир которой поражает своей безвкусицей в компоновке музыкальных номеров, «Все мы жаждем любви» является первым звеном в длинной цепи аналогичных кустарных мозаик, которые в дальнейшем станут очень модными и, в какой-то степени заменяя собой несуществующую русскую оперетту, вызовут к жизни «Цыганские песни в лицах» и многочисленные компиляции вплоть до оперетты Валентинова «Ночь любви». Но произведение Федорова — Кламрота пришлось ко времени. Полное знакомых по эстрадным выступлениям мотивов из «Синей бороды», «Герцогини Герольштейнской», «Парижской жизни», оно соединяло в себе стилистически-разнородные куски и ни в какой степени не способно было удовлетворить минимальных требований в смысле построения клавира, но зато оно позволило развернуть на музыкальном фоне веселый фарсовый сюжет и уже этим прийтись ко двору.