Осенние дали
Шрифт:
— Скажите, Павел Антонович, правда, говорят, что успех трассы зависит от камня?
— В основном, — ласково усмехнулся Молостов. — Вы сами видели, из чего строится шоссе. Земля для насыпи, песок для «корыта», лес и — камень. Чтобы протянуть шестьдесят два километра, этого камня надобно заготовить и перевезти девяносто тысяч кубометров. Железная дорога нам перебросила из соседней области около четырех тысяч вагонов, да столько баржами доставили по Оке! А вот наш Чашинский участок того и гляди «сядет» без камня: запасов, почитай, никаких и подвозки нет. Докладывал я Хвощину, просил транспорт…
— И что же?
Техник достал кожаный портсигар.
— А ничего. У нас еще снял два самосвала.
—
Взгляд Молостова потерял живой блеск, стал сумрачным, тяжелым. Как Варвара Михайловна не могла понять, что именно к ее мужу-то он и не хотел обращаться? Молостов видел, что Камынин относился к нему очень доброжелательно, на производственном совещании хвалил за инициативность и смекалку в работе. Сам же Молостов избегал глядеть в глаза начальнику строительства. Неужели в нем говорила ревность? По встрече Камынина с женой, по их поцелую Молостов отлично видел — они любят друг друга. Что же заставляло его неотступно ухаживать за Варварой Михайловной? Почему он не хотел оставить ее в покое? Тем более что у него была подружка — тоже молодая, красивая. К замужним женщинам Молостов не подходил: зачем вламываться в чужую семью? Опытные, игривые девушки, разведенки — вот был его круг. При второй встрече здесь, в лесу, Варвара Михайловна еще глубже запала ему в душу: вновь повеяло чистотой, домашним уютом, нежной и ласковой женственностью, прелестью нерастраченного чувства. Все в ней — ямочка на левой щеке, прядь подвитых каштановых волос, которая всегда выбивалась на левый висок, голос — казалось ему очаровательным. Собственно, Варвара Михайловна, как он разглядел, мало напоминала уралочку Настю. И тем не менее Молостов и тут склонен был находить между ними большое сходство. Избалованный успехом у женщин, с Камыниной он не мог взять своего обычного «ухажерского» тона, боялся задеть ее, оскорбить неосторожным жестом, словом, даже взглядом. Это с ним случилось впервые. «Неужто в самом деле влюбился? — не раз мрачно спрашивал он себя. — К чему? Кончать нужно».
— Так хотите, я скажу Андрею о самосвалах? — вторично предложила Варвара Михайловна.
— Руководители, надо полагать, сами разберутся, — угрюмо проговорил Молостов.
Лицо у него сегодня было немного краснее обычного, прядь волос сползла на лоб. «Рановато вы изволили приложиться к бутылке», — с внутренней улыбкой подумала Варвара Михайловна. Подвыпившим она видела техника не один раз и чутко уловила перелом в его настроении.
— Вы чем-то расстроены, Павел Антонович? Или, может… не хотите, чтобы я обращалась к мужу?
— Мы с вами судим с точки зрения своего участка, — проговорил он как мог помягче, недовольный, что она отгадала его мысли, — а Хвощин судит с точки зрения всей дистанции. Он всячески помогает Шебальскому району завершить работу, чтобы рапортовать обкому: вот, мол, как у нас споро идет дело. Что ж, Варвара Михайловна, возможно, по-своему Хвощин и прав. Ему надобен эффект, это заставит остальные двадцать пять районов подтянуться. Начальник доротдела — человек энергичный, он стремится выдвинуться.
— Я вас не совсем понимаю, — с недоумением перебила его Варвара Михайловна. — Во время огромной всенародной стройки думать о собственной карьере?! Вы это одобряете?
— Почему бы и нет? Что здесь худого? Чины получают на войне. Для дорожников области сейчас тяжелые, но и славные дни, такие выпадают ой как нечасто. Самое время отличиться, показать, на что ты способен, получить награду.
— Но ведь Хвощин помогает квашинцам за счет всех остальных районов. Разве это справедливо? Чем виноваты другие?
Щеки Варвары Михайловны раскраснелись, вся фигура выражала горячий протест, и Молостов залюбовался ею. Своей искренностью, правдивостью она и была ему дорога. Счастлив тот, кого эта женщина любит.
— Жизнь сурова, в ней не сразу разберешься, — хмуро сказал Молостов. — На каком бы участке эти два самосвала ни работали, они ведь все равно трассу строят? Вот если бы Хвощин на них себе картошку с огорода возил… — И, как бы уклоняясь от разговора, ласково добавил: — Вы отдохните, Варвара Михайловна, а я спущусь в карьер, нужно потолковать с начальником об увеличении добычи. Пока сухая погода, пускай больше заготавливают камня, авось сумеем перебросить его на трассу.
И, подойдя к уступу, Молостов спрыгнул вниз.
Подводы загрузили камнем, они потянулись на свои участки; следом отошел и самосвал. Среди накаленного сверкающего плитняка с одинокой кривой сосенкой было как-то особенно пустынно. Варвара Михайловна немножко прошлась. При каждом ее шаге из-под сандалет срывались серовато-желтые кузнечики, которых можно было разглядеть лишь в полете; опустившись на сухие стебельки, землю, они замирали, напоминая каменистую россыпь. Из-под ног юркнула желтовато-серая ящерица и скрылась в расщелине. Под знойным ветерком покачивался кустик полыни, скудная, покрытая пылью трава казалась жесткой и ничем не пахла. Рабочие кайлами рубили пласт, вокруг раздавался стук, звон.
Варваре Михайловне вдруг до слез стало одиноко, скучно. Может, Андрей был прав, и она действительно зря поехала на стройку? Помощь ее почти не нужна, она больше копается на трассе, чем лечит, а дома и в больнице как-никак спокойнее. В лагере нет элементарных гигиенических условий, не всегда достанешь теплой воды почистить зубы; чтобы помыть на ночь ноги, нужно бежать под откос на Омутовку, а что сталось с ее маникюром? Лак облез, и совершенно бесполезно красить ногти. Варваре Михайловне вспомнилась обжитая, уютная квартира, диван в спальне под фикусом: это был их любимый уголок. Андрей обычно читал вслух книгу, она вышивала коврик-апплике к никелированной кроватке сына; или играли в четыре руки на пианино. А то шли в театр, на концерт в филармонию. Может, бросить все и вернуться в город? Как ей все опостылело: и этот карьер, и шалаш с тощей постелью на земле, и новые подруги, даже Молостов потускнел. «Кстати, Молостов, что у него за странный тон?!» Варвара Михайловна вдруг посмотрела на их отношения совсем другим взглядом. «Он глаз с меня не спускает, не отстает. Это просто неприлично, я должна его одернуть, поставить на место, у меня муж. В конце концов люди могут заметить… Ой, да ничего мне здесь не нужно, скорее бы к родным, в семью».
Не признаваясь в том самой себе, Варвара Михайловна боялась встретить мужчину красивого и более обаятельного, чем ее Андрюша. В девичестве она несколько раз влюблялась, но то было до брака, а потому «несерьезно». Знакомство с Молостовым напомнило ей, что на свете много интересных холостяков. И теперь Варвара Михайловна обрадовалась, что дорожный техник не затронул ее сердце. «Какой-то он беспризорный. Таких женщины просто жалеют».
Из-за обрыва горы послышался шум мотора и показалась чашинская трехтонка. Жогалев с ходу повернул ее кузовом к высокому и длинному штабелю камней, откинул железные скобки, спустил борт. Забавина поставила ногу на колесо, ловко соскочила на землю, усыпанную околом, щебнем.
— Привезла рыбки? — спросил щуплый, с пушком вокруг рта камнелом. — Аль даром скатала?
— У меня, миленький, ничего не срывается.
И, покосившись на фельдшерицу, Забавина, как-то вызывающе выпятив грудь, подошла к вылезавшему из карьера Молостову. На ее красивом, пышущем здоровьем лице заиграла несколько вкрадчивая, счастливая улыбка. Варвара Михайловна услышала, как она сказала:
— Ну, хозяйственная комиссия, можешь осмотреть покупку.
— Значит, сегодня с ухой? — весело отозвался Молостов.