Осенние дали
Шрифт:
— Ну, как там у вас на участке? — спросил он, присаживаясь на корточки. При этом не глядел на жену, а делал вид, что очень заинтересован гаражом из кубиков, в который сынишка заводил грузовичок.
— Ох, Андрюша, как народ работает! — словно обрадовавшись вопросу, оживленно заговорила Варвара Михайловна. — Смотреть любо! Маря Яушева, помнишь, чернявенькая мордовочка… впрочем, ты ее по Моданску еще знал, — так она со своей бригадой теперь около двух норм дает. Плотник у нас есть из колхоза, Порфишин… Елисеичем зовут. Пожилой, бородатый. Вызвался освоить вторую профессию и, представь, уже работает, да кем? Мостовщиком!
— Стало быть, план вытягиваете?
— И двести процентов нагоним, если вы создадите Чаше условия. А то у почтенного начальника доротдела товарища Хвощина любимчики появились. Вдруг, понимаешь, снял у нас два самосвала и передал на Шебальский участок. Как это тебе понравится? Авторитет себе создает, жаждет похвал от высокого начальства, премий. Конечно, шебальцы теперь вырвались вперед, а мы остались в хвосте. Разве это правильно?
Видимо, Варвара Михайловна успела стать болельщицей своего участка и, как все болельщики, потеряла чувство объективности. Андрей Ильич огорченно кашлянул, прочищая горло: вот он целую неделю не виделся с женой, а где ласки, слова нежности? Ему показалось, будто взгляд Вари изменился не только из-за окраски бровей и ресниц. Неужели все дуется, что не встретил? Конечно, свинство забыть о свидании с женой, но это ли причина? Может, заболела или… Когда Варя ходила беременная Васяткой, у нее тоже случались странные выходки. Нет. Там были внезапные перемены настроения, капризы, слезы, боязнь смерти от родов. Сейчас жена стала какой-то скрытной, неискренней. Недаром ведь он почему-то не может запросто поднять ее с пола, покрыть поцелуями щеки. А как они на трассе мечтали о предстоящей встрече дома, на квартире!
Ладно, вот подойдет обед, они выпьют по рюмочке наливки, усядутся на диване под фикусом, и он вызовет Варю на откровенный разговор.
Достав бритву, Андрей Ильич налил в зеленый пластмассовый стаканчик кипятку. Резко зазвонил телефон, поставленный на окно. Камынин снял трубку, сказал, как было принято в их области:
— Вас слушают.
Говорил он минуты две и все кивал головой: «Хорошо». Положив трубку на рычаг, Андрей Ильич торопливо стал собирать бумаги в портфель.
— Кто звонил? — спросила Варвара Михайловна.
— Секретарша Протасова. Хозяин вызывает в обком для отчета о трассе.
— Сегодня ж выходной!
— Значит, работает. Если запоздаю к обеду, ешьте без меня.
Он вынул из желтого рассыхающегося шкафа шелковую выходную рубашку в синюю полоску.
Бросив кубики, Варвара Михайловна легко поднялась с пола и, словно воспрянув духом, стала деятельно помогать мужу: сняла новый пиджак с плечиков, застегнула запонки на рукавах, поправила галстук. Оба молча занимались его туалетом. Когда Андрей Ильич стоял уже одетый и жена поправила орденскую колодку, удалила последнюю пушинку с борта пиджака, она прижалась головой и сложенными вместе руками к его груди и словно застыла, ожидая ответной ласки. Он взял в обе руки ее лицо, крепко поцеловал в глаза, в губы. Она обняла его за шею, шепнула на ухо: «Приходи скорей, я буду ждать. При-хо-ди». Смотрела Варвара Михайловна нежно, опьяняюще. Андрей Ильич со вздохом отстранился и открыл входную дверь.
«Конечно, просто устала на трассе, бедняжечка, — объяснил он недавнее поведение жены, шагая по нагретым солнцем деревянным мосткам и не догадываясь перейти на теневую сторону улицы. — А может, и я все преувеличил. Тоже голова несвежая».
XII
В приемной секретаря обкома Протасова, с тамбуром перед кабинетной дверью, похожим на шкаф, ожидая приема, сидели четыре человека: директор одного из заводов, управляющий банком, завуч педагогического института и незнакомый человек в пиджаке и косоворотке, — судя по широким рукам, рабочий.
«Да, в этом доме деловой пульс не замирает», — подумал Камынин, опускаясь на стул у окна.
Отсюда, с пятого этажа, ему была видна окраина Моданска, уходящее к горизонту поле, красная гусеница товарного поезда, ползущая к тонким фермам железнодорожного моста, голубая петля Оки, а ближе, под горкой, — парк. Камынину вдруг представилась вся их широко раскинувшаяся область с заводами, учебными заведениями, электростанциями, необъятными колхозными нивами, магазинами, больницами, промартелями. Из каждого районного городка, из каждой деревни сюда, в центр, приезжали хлеборобы, инженеры, врачи, зоотехники, рыбоводы с тысячами своих вопросов — всегда неотложных. Строительство шоссе — огромное дело, но оно лишь одна из спиц в непрерывно вертящемся колесе.
Зазвонил звонок, пожилая секретарша, неслышно ступая по натертому паркету, прошла в кабинет. Через минуту она показалась оттуда, как бы провожая предыдущего посетителя, капитана милиции, пригласила Камынина:
— Вас просят зайти.
Открывая дверь тамбура, Камынин вдруг схватился за небритые щеки: «Эка досада. Забыл». Протасов приподнялся ему навстречу, поздоровался через стол, покрытый красным сукном, с мраморным письменным прибором в виде Кремля, папками, стопкой книг. Андрею Ильичу показалось, что взгляд секретаря обкома лишнюю секунду задержался на его обросшем лице.
— Извини, товарищ Камынин, что беспокою в праздник, — заговорил он своим глухим голосом. — Вот сообщили мне, что послезавтра я должен выехать в Москву. Возможно, придется пробыть с неделю: дела есть в ЦК, в Совете Министров. Решил повидаться, узнать, как дела на трассе, какие успехи, чем болеете. График выполняете? Рассказывай, только не длинно, там еще люди ждут.
Камынин вынул из кармана записную книжку.
— График выполняем. Но…
— Недоволен?
— Недоволен, Семен Гаврилыч. Вот мы уже имеем итоги без малого за месяц; вижу, больше могли бы сделать, чем удалось. Первые две недели сильно рванули вперед, а затем — спад. Ткацкая фабрика забрала свои машины, пивзавод тоже, автобаза подводит. Загорянский район отправил с трассы чуть не третью часть народа, а замену им все не дает.
— Почему забрал? — нахмурив густые, толстые брови, перебил Протасов.
— Договор такой с колхозами: три недели поработают — присылают свежие кадры. Только одни специалисты закреплены до окончания стройки.
— Ясно. Дальше.
— Промбанк опять деньги задерживает, нечем с рабочими расплачиваться.
Протасов сделал синим карандашом пометку в большом блокноте, лежавшем на столе.
— Как используется машинный парк?
— Откровенно скажу: можно бы значительно лучше. Сами знаете, Семен Гаврилыч, осенью прошлого года мы получили десятки дорожно-строительных машин новейшей конструкции и… не успели еще их освоить. А Главное управление «забыло» прислать нам специалистов. Все время поломки. Сегодня утром пробирал одного аварийщика: нож сломал у струга. Позавчера у бульдозера гусеницу на пнях да сучьях порвали… распустилась.
— Худо. Мы, правда, учитывали такие вещи, когда решали на бюро немедленно приступить к постройке трассы и не откладывать ее еще на год, пока вырастут свои опытные кадры механизаторов. Ладно. Может, я в Москве достану хоть парочку специалистов.
Протасов размашистым, крупным почерком сделал новую пометку в блокноте.
Мелодично затрещал телефонный аппарат «катушка», установленный отдельно сбоку; Москва запрашивала сведения о подготовке области к севу. Пока Протасов отвечал заместителю министра, Камынин, желая показать, что он не слушает, чуть отвернулся. Вдоль окон во всю длину огромного кабинета вытянулись сдвинутые столы для заседаний, накрытые малиновой бархатной скатертью. Дверь в задней части вела в комнату отдыха, откуда имелся другой выход — в коридор. В углу, блестя дорогой отделкой, возвышался массивный приемник «Мир». Протасов положил трубку и продолжал разговор так, словно их не перебивали.