Осенние дали
Шрифт:
— Выздоровела. Подозрение, как потом мне медсестра призналась, на рак было. Оказалось, камни в печени. Операция тоже не легкая, ну… обошлось. Дома уже моя хозяйка, с ребятами, и все боли сняло.
Заговорили они теперь как двое давних знакомых.
— Чем блатные хвастаются? — сказал Федотов, собираясь пройти в кабинет к следователю. — Одним — что волевые. Все могут. А что могут, если разобраться? Ограбить, исподтишка пырнуть в живот. Красиво? Здорово нужно людям? Слезы одни от такой «воли», горе одно. Мы же хотим, чтобы веселые все были, дети играли без заботы. Нашей волей хлеб растет, заводы стучат, спутники в космосе летают. Так чья же воля крепче? Здоровей? И неужто мы своей волей не можем перебить гнилую, воровскую? Еще как! Это всем и надобно делать.
Улицу обнимала глухая, засугробленная, подмороженная тишина, когда Артем Люпаев все, еще нервно возбужденный, чутко подвижный, вышел из уголовного розыска. Поземка прекратилась, тротуар местами лежал асфальтово-черный, обнаженный, а к домам, воротам прибило косицы снега, мерцавшего нетронутой белизной. Фонарь, вполнакала, по-ночному горевший против управления, словно решеткой был пересечен голыми ветвями тополя.
Едва Артем двинулся домой, как от ствола тополя отделилась высокая фигура и перерезала ему путь; за ней — вторая. Плечи Артема напряглись, он остановился, сунул руку в карман ватной фуфайки, зажал в кулаке железный болт, готовый к обороне. Кровь горячим варом разбежалась по жилам. Что ж, он готов принять бой. Пусть налетают сколько хотят — отступить его не заставят.
— Ты, Артем? Заждались.
Передний был Владимир Зубарев, с ним знакомый электрик с их завода. Вот это кто! Фу, черт! Почему-то в коленках вдруг слабина. Да уж не жалеет ли он, что обманулся? Во в какой азарт вошел! Артем лишь покосился на друга и ничего не сказал.
Погоди! А почему Зубарь и его товарищ очутились тут? Не стряслось ли что с Марусей? Лизонькой? Вчера вечером, перед тем как принять Зила, Люпаев отправил жену с дочкой именно к Зубаревым в слободку, а не к двоюродному брату на Посоп. Вроде оба спокойны? Артем вдруг почувствовал, как он измотался за эту бесконечную, тревожную ночь. Он по-прежнему не вынимал из кармана руку с болтом.
— Все в порядке? — оживленно спрашивал Зубарев. — Поймали? Одним добрым делом на свете больше стало. Пошли, Маруся с дочкой уже дома. С ними и моя жинка. Беспокоятся. Чайник согрели, ждут. Ну, а мы с Костей решили тебя встретить.
И они гурьбой тронулись по зимней безмолвной улице к поселку.
«Из-за меня не спали», — все еще взбудораженно отметил Артем. Он по-прежнему молчал, горбил плечи, иногда поглядывал по сторонам.
Очевидно, время уже близилось к утру, там и сям окна в домах, тронутые морозными узорами, чисто, уютно светились, мелькали тени: люди собирались на работу. Вот-вот проснется большой трудовой город. Артем почувствовал, что ему жарко, расстегнул воротник пальто. Ртуть в термометре, наверно, поднялась, сдают холода. Или согрела быстрее побежавшая по жилам от недавнего волнения кровь? А может, дружеские улыбки, слова заводских товарищей, шедших рядом? Хорошо ему. Будто он только что проснулся и все видит свежим, острым глазом. И город родной, и людей, а сейчас встретит самых близких. Артем тихонько вынул из кармана железный болт и выкинул его в снег.
РАССКАЗЫ
КАПИТОН ДУДЫШКИН — УЧЕНИК РЕМЕСЛЕННОГО
С работы Андрей Лукьяныч вернулся, как всегда, поздно. Капитон выпустил из рук толстого кота Пижона, с которым играл, и с нетерпеливым ожиданием уставился на отца. Андрей Лукьяныч умылся, смочил под краном плешивую голову и, стоя над тазом с растопыренными пальцами, уронил басом:
— Мать, полотенце.
Авдотья Васильевна уже стояла над ним с полотенцем. Если она запаздывала, он говорил:
— Что, иль провалилась, ешь те с маслом?
Достав из комода роговой гребешок, Андрей Лукьяныч расчесал пышные красноватые усы и пошел к столу, за которым уже сидел кот, с притворным равнодушием поглядывая на дымящиеся щи.
Капитон залез на свое место у окна. Однако нынче, как и частенько раньше, его остановил суровый голос отца:
— А руки?
И мальчик сконфуженно повернул к умывальнику.
Съев первую тарелку щей, Андрей Лукьяныч, как всегда, отпустил ремень на одну дырочку, спросил:
— Ну, Халва! Как?
Сына он звал по уличной кличке. Капитон, только и ждавший этого вопроса, радостно выпалил:
— Зачислили.
— А, — одобрительно сказал отец, намазывая на хлеб горчицу.
— Вот прихожу я, — затараторил Капитон, размахивая ложкой. — А там уже все двери покрасили новой краской. Со мной вместе еще один, он тоже поступает, его Васька Губин звать. Вот зашли мы в канцелярию, а там сидит та, помнишь, пап, я тебе говорил, в красной кофточке, что заявление от меня принимала? Вот я у ней спрашиваю: «Можно узнать?» А она: «Там в колидоре список вывесили». Потом… да ты слышь, папа? Потом улыбнулась и сделала рукой вот так, глянь. «Как, говорит, фамилие?» Это ко мне. Я говорю: «Дудышкин Капитон Андреич». И Васька сказал о себе. Она глянула в книжку — такие списки у ней лежат на столе, — снова улыбается. «Ну, говорит, теперь вы обое ученики ремесленного училища».
Капитон улыбнулся во весь рот и щелкнул Пижона по носу; кот недовольно чихнул.
— Слава богу, сынок, — сказала Авдотья Васильевна, ставя на стол компот в деревянной плошке. — Теперь ты у дела. А то в этих осьмилетках и-и-и: чему там путному обучат-то? В ремесленном же тебе и обмундирование дадут, и жалованье. Лукьяныч-то в твои годы уже зарабатывал.
— Не в этом дело, мать, — перебил Андрей Лукьяныч, обсасывая усы. — Вся оптическая соль тут… теория без практики — замок без ключа. Поняла? А Капитон наш проработает годика четыре и, если схочет, дальше пойдет учиться. Уж инженер зато из него получится высокой закалки.
Капитон радостно вставил:
— Нам, пап, в ремесленном дадут пояса с бляхами.
После обеда Андрей Лукьяныч прилег на часок отдохнуть. Пижон, мяукая, стал бегать за хозяйкой, ожидая, когда она даст ему есть, а Капитон надел рыжую курточку, из которой уже вырос, и сказал, что идет к ребятам на улицу.
Ветер нес редкие снежинки. Под горой, затянутые лиловыми сумерками, блестели огни города. Фальшиво напевая, Капитон пошел вдоль крашенных в зеленый цвет палисадников. Возле стандартного дома, крытого черепицей, стоял сын конторщика Колька Баритонов, голенастый подросток, похожий на длинноногого цыпленка. Мальчики стали пересвистываться и сошлись.
— Меня в ремесленное приняли, — похвастался Капитон.
— Треплешься?
— Даю честное пионерское! Я уж с папанькой договорился, он сказал: «Ладно». «Как получу, говорю, первую получку, наемся халвы и напьюсь». «Чего?» — это он мне. Я: «Ситра». Вот смеялись обое. Он говорит: «Сперва заработай».
Подошли еще трое ребят, все забрались на стройку — дом без крыши в конце поселка — и стали толковать о ремесленном училище. Потом разговор, как всегда, свернул на последний футбольный матч, на цирковых борцов и силачей городской окраины.