Осенние дали
Шрифт:
Накануне открытия ремесленного училища — зимой 1940 года — Капитон собрался спать еще засветло. Он проверил будильник и положил его циферблатом вниз, поближе к сундуку, на котором ему стелили тюфячок. Когда будильник ставили на ножки, он замолкал, как лентяй, который недоволен тем, что его подняли.
И все же Капитон проспал. В комнате говорило радио, когда мальчика разбудили; отец уже собирался на завод и брился безопаской, стоя перед зеркальцем; мать поджаривала картошку на сале. Не попадая ногой в шерстяной чулок, Капитон запрыгал на
— Поспеешь, — успокаивала его мать.
Завтракать Капитон отказался, заявив:
— Я вчера наелся.
Вышли из дому. Высоко блестел рог месяца, небо на востоке редело, снег казался совершенно голубым, словно его выкрасили, и четко скрипел под ногами. В носу пощипывало от морозца. Кирпичные дома уличного порядка стояли темные и чем-то напоминали дремлющих слонов: огоньки в окнах походили на открытые глаза, светлый дымок из труб подымался, словно из хобота. Вкусно пахло снегом, воздух пробирался за воротник шинели, обшитый синим кантом, хотелось зевнуть, но Капитон боялся, что отец засмеется или обзовет бабой.
Из предрассветной мглы навстречу им неслись протяжные заводские гудки: казалось, шла перекличка городских петухов. Проходя мимо дома Баритоновых, Капитон подумал, что вот, Колька еще спит в обнимку с подушкой, а он уже вышагивает с отцом, как взрослый, на работу. Это наполнило его такой гордостью, что он надулся, загляделся на окно товарища и полетел с деревянных мостков в снег.
— Подвинься, сынок, и я ляжу, — сказал Андрей Лукьяныч и засмеялся.
Мальчик покраснел, смущенно стал отряхиваться.
— Гляди, Халва, — важно продолжал Андрей Лукьяныч, — и в ремесле так не подкачай, не упади, словом. Сейчас ты вроде как входишь в биографию своей жизни. Работа, она человека красит. Все, чем земля красна, — руки сделали. Это раньше господа делили: черная работа и белая. А у нас понимают, что, какую бы ты ни занимал профессию, раз совесть помнишь, тебе ото всех будет уважение. У нас, малый, и ордена и звание депутатское — все работа дает. Старайся, не вводи меня в позор, а то скажут люди: «У Андрея Лукьяныча-то сынок: не в ветку, а в сучок пошел». И помни: сейчас ты только руки, а мастер — голова. Вон Гитлер с Польшей войну затеял, гляди, и нас в спину ударит — тогда мы, взрослые, за оружие, а к станкам — вы, молодежь.
Впереди на снегу зачернелась водопроводная колонка, возле которой останавливались автобусы. Дудышкины заняли очередь.
Отец сошел, как только въехали в город.
Капитон с замирающим сердцем взбежал на крыльцо ремесленного. В большом, пропахшем олифой коридоре было очень шумно. У окна особняком стояли девочки — предмет показного пренебрежения ребят и тайного их внимания. Капитон постарался не подать виду, что слегка растерялся.
— О, здоров! — услышал он за собой голос и повернулся.
Перед ним стоял стриженый курносый мальчик в серой форменной рубахе с широким стоячим воротником и, улыбаясь, выжидательно смотрел на него.
— А! Это ты?
Капитон обрадованно протянул руку, и они поздоровались. Курносый мальчик был тот самый Васька Губин, с которым он заходил в канцелярию
— Ты на кого?
— Я? На слесаря. А ты?
— Я тоже. Токаря фасонят своими станками, а у нас работа все одно интересней. Возьмешь напильник, как зачнешь чесать. Правда?
— Спрашиваешь!
Мальчики сразу почувствовали друг к другу такое расположение, будто жили на одной улице. Они тут же решили сесть вместе за парту.
Васька Губин сообщил, что сам он из-под Ряжска и в этом году заработал в колхозе шестьдесят два трудодня. Он заработал бы и больше, да лето кончилось.
Капитону стало завидно. Он подумал, что Васька, наверное, задается своими трудоднями, и объявил: зато он каждый день будет ездить в ремесленное на автобусе, а билет стоит тридцать копеек. Однако из дальнейшего выяснилось, что Васька Губин ни разу не видел цветного кино: это успокоило Капитона. Захлебываясь, он тут же стал рассказывать «Сорочинскую ярмарку». Ох, как интересно! Там дядька один ходит в синих штанах, а после одной толстой-толстой тетке ка-ак залепят грязью в нос — вот смешно было! И еще черта показывали.
Но тут уж заспорил Васька Губин. Он не мог стерпеть превосходства нового приятеля и объявил, что «сорочья ярманка» чистая брехня, чертей вовсе нету, а все это выдумки попа римского — им так агитатор в колхозе рассказывал. Капитон обиделся, и мальчики горячо заспорили.
Разнял их звонок.
После уроков ремесленников построили в пары и сперва повели на обед, а оттуда в мастерские. Когда одетые в спецовки ребята вошли в огромный цех с окном во всю стену и увидели блестящие станки, шкивы, сразу прекратились толкотня, говор, а деревенские ребята даже несколько оробели. В цехе стоял ровный гул машин, пахло разогретым металлом, маслом.
Инструктор Першин, румяный, в синем халате, перепоясанном по брюшку, остановился со своей группой слесарей перед длинным верстаком с предохранительной сеткой.
— Ребята, — начал он звонким, совсем молодым голосом, — как вы все знаете, слесарь работает стоя. Следовательно, высота тисков должна соответствовать его росту. Свой инструмент, измерительные приборы слесарь держит вот в этом ящике. Запомните: тиски и напильники в мастерской для вас то же, что парты и книжки в училище: за ними надо хорошо ухаживать. Поняли? Первое условие при работе — не качаться всем корпусом. Движутся только одни ваши руки. Видите, как это делаю я?
Боясь проронить хоть одно слово мастера, Капитон смотрел ему в рот, как в диск громкоговорителя. Едва ребята получили по черной пластинке металла, он не стал терять времени и только был разочарован тем, что для первого раза надо просто учиться опиловке.
По правую его руку стал Васька Губин. Между мальчиками сразу же по немому соглашению возникло соревнование. Каждый старался работать получше, чтобы заслужить похвалу. Ерзая напильником, они ревниво поглядывали на тиски друг друга: верстаки их быстро покрылись блестящей металлической пылью.