Осколки
Шрифт:
К победителю… Гордость помешала, не иначе. Ну и как, сохранил честь здесь, за тридевять земель от своей родины, в этом рубище, под кнутом надсмотрщика? Раб…
После возвращения в «Себек-Сенеб» Антенор сразу подошёл к бывшему фалангиту. Тот сидел за столом и степенно трапезничал, макая куски жареного мяса в какой-то соус. Антенор подсел напротив и завёл разговор без долгих предисловий.
— Мне нужна твоя помощь, Никодим.
— Говори, — кивнул тот, пододвинув гостю блюдо с мясом и миску с соусом.
У Антенора, однако, кусок не лез в горло.
— Нужно освободить одного раба. Этот человек, как и я сражался за Эвмена и после нашего поражения попал в плен и рабство.
— Вот как? — приподнял бровь Никодим, — ты не попал, а он попал?
— Да, — ответил Антенор, — такие вот разные жребии боги достали.
— Кто он такой?
— Индиец. Знатный воин.
Антенор рассказал историю Ваджрасанджита.
Никодим скептически хмыкнул.
— Знатный воин, говоришь? И рабом стал? Знаешь, я знавал людей, что противились нашему царю до последнего. Тирийцы. Кое-кто из людей Спитамена никак не хотел покоряться, даже когда их повязали, а перед Александром положили голову их вождя. А царь наш, как ты помнишь, не выносил непокорности и на расправу был скор. Кое-кого сразу зарезали. А иных нет. Иных, как Линкестийца-изменника — в клетку. Или в рабство. Чай сам не раз был свидетелем?
Антенор мрачно кивнул.
— Так вот среди них тоже встречались люди знатные, — продолжал Никодим, — и знаешь, что, друг Антенор?
— Что?
— Никто из них жить рабом не стал. Все нашли способ руки на себя наложить. Честь, брат, она превыше всего будет.
Никодим невесело усмехнулся.
— На что намекаешь? — спросил Антенор.
— Сам подумай.
— Считаешь, он трус? Шкурой дорожит превыше чести и гордости? Помогать такому не стоит?
— Ты сказал.
Антенор покачал головой.
— Он не перс и не мидянин. У них не так. Есть у них слово такое, дхарма. Мне объясняли, но я не очень понял, что это такое. Запомнил только, что это что-то вроде закона, установленного их богами. Он очень строг, нельзя преступить, расплата неминуема. Они верят, что души их раз за разом перерождаются и от праведности или неправедности жизни нынешней зависит, какова будет следующая. Плохо жил — возродишься в теле собаки. Человеческая жизнь слишком ценна, чтобы её прервать по своему желанию. Самоубийца ни в Аид не попадёт, ни в Элисион[41]. Будет душа самоубийцы блуждать злым духом все дни, что были предначертаны, а потом возродится в теле какой-нибудь жабы[42]. Умереть по своему желанию можно только заморив себя голодом[43].
— И что ему мешает? — удивился бывший фалангит.
— То, что он должен объявить об этом, дабы получить одобрение общества, которое оценит, достаточны ли основания. Только так смерть не будет считаться самоубийством.
— Понятно, — кивнул Никодим, — стало быть, если единоверцев нет, и никто одобрить не может, то полную чашу должен испить? В таком разе ты кто такой, чтобы против воли его богов идти?
— Я должник его, — ответил Антенор, — он жизнь мне спас при Габиене.
— Понятно, — повторил Никодим. Помолчал немного и спросил, — так что ты хочешь от меня? Выкупить твоего друга?
— Выкупить, — кивнул Антенор, — я отплачу.
— Чем? — усмехнулся Никодим, — рваным хитоном?
Антенор сжал зубы.
— Ты кое-что спрашивал… Я почувствовал, что это не праздное любопытство.
Никодим нахмурился. Бросил быстрый взгляд по сторонам.
— Я могу удовлетворить его, — сказал Антенор, — в обмен на твою помощь. Всё равно у меня нет ничего более ценного. Если для тебя есть ценность в знании, насколько я был близок к Эвмену… Он давно мёртв. А я… Да, был его поверенным в некоторых делах.
— В деликатных, полагаю? — уточнил Никодим.
Бывший конюх кивнул.
Никодим некоторое время молчал. Потом сказал:
— Я думаю, Хорминутер захочет задать тебе кое-какие вопросы.
— Никодим, — окликнула бывшего фалангита Месхенет.
Египтянка весь их разговор стояла подле, не таясь.
Никодим повернулся к ней.
— Ты же, госпожа моя, знаешь, в чём тут дело. Супруг твой должен задавать вопросы, не я.
— Я не о том, — сказала Месхенет, — ты что же, уже пообещал Антенору выкупить его друга?
— Считай, пообещал.
— А хватит ли денег?
— Твой супруг заплатит, — пожал плечами Никодим, — его интерес.
— А если не продадут?
— С чего бы нет?
— Тот, о ком говорит Антенор, принадлежит Бескровному, — негромко произнесла египтянка.
Никодим ничего не ответил, только крякнул с досады, заметно помрачнев.
— Кто такой Бескровный? — спросил Антенор.
— Ты слышал о нём, как о Менесфее Добром, — ответила египтянка.
— Ещё его зовут Камневязом, — добавил Никодим.
— Камневяз… Недобро как-то звучит, — пробормотал Антенор, — по-разбойному. А по иным прозваниям и не скажешь.
— Кровь проливать Менесфей не любит, — пояснил Никодим, — по нему лучше камень на шею и в воду.
— А Добрый, потому что глубокоуважаемый? — догадался Антенор.
— Сечёшь, — подтвердил Никодим, — очень… уважаемый. Половина Сидона под ним.
— Ты должен ещё кое-что знать, Никодим, — сказала Месхенет, — среди людей Бескровного мы сегодня видели близнецов…
— Тоже удивила, — хмыкнул Никодим.
— … и Маади с ними.
— Та-а-ак… — медленно проговорил Никодим, — вечер перестаёт быть томным.
Он вытер жирные пальцы куском хлеба, резко встал из-за стола и направился к выходу из «Сенеба».
— Постой, — окликнула его египтянка.
— Нет, Месхенет, не останавливай меня, — отрезал Никодим, — это уже не только вас касается.
Он вышел прочь.
— Дров наломает… — с болью в голосе произнесла египтянка.
Раздался звук разбившегося горшка.
— Прости, госпожа, дуру косорукую, — запричитала рабыня Вашти и кинулась собирать черепки.