Осквернители (Тени пустыни - 1)

Шевердин Михаил Иванович

Молодой штурман растерянно озирался. Он тоже обиделся.

– Нельзя! Сказано, нельзя!
– никак не успокаивался Хужаев. Он подскочил к Зуфару и, тыкая ему пальцем в грудь, кричал: - Нельзя, нельзя! Не забывайтесь! Очистить помещение!

Ашот совсем не расположен был вступать с Хужаевым в пререкания, даже из-за шашлыка. Он боялся наговорить лишнего... Он и так уже успел брякнуть что-то вроде: "От дурака и сова улетит". Длинный язык укорачивает жизнь. Оставалось стиснуть зубы и покорно удалиться. Но тут же, полный изумления, он воскликнул:

– Сардар? Здесь?

Остолбенело Ашот застыл перед помрачневшим, прятавшим под кипенно-белой папахой свое рябое лицо туркменом.

Оно было полно высокомерия и спокойствия, только шрам, рассекавший от уголка глаз до бороды всю щеку, предательски побагровел.

– Здравствуй, лошадиный доктор, - пробормотал сардар в полной растерянности.
– По-прежнему коней, баранов лечишь?

Но Ашот все еще не преодолел своего волнения.

– Ты, ты? Ты теперь? Разве теперь?
– Лицо его посерело.

– А ты... Кхм... бараний доктор теперь в Хазараспе?
– Шрам на щеке сардара посинел.

– Да, а ты? Ну, как твой быстроногий? Здоров?

– Напрасно ты только его лечил. Скоро проклятая пуля красноармейца пресекла его жизнь... э... ой...

Первое удивление прошло, и на смену ему родились подозрение и испуг.

– Значит... пуля...
– проговорил Ашот, - значит, ты...

– О творец!
– пробормотал сардар.

– Час от часу не легче!
– вырвалось у Ашота.

Но туркмен уже не смотрел на зоотехника. Он сверлил глазами лицо Зуфара. Нижняя челюсть сардара отвисла, по подбородку, бороде тонким красным ручейком струился почти кровяной сок шашлыка.

А Зуфар, не веря глазам, тоже смотрел на сардара, похожего, как две степные черепахи, на утонувшего калтамана Овеза Гельды.

Но между ними уже втиснулся Хужаев. Положив руку на плечо Ашота и повернув лицо к побагровевшему сардару, он, торопясь и спотыкаясь, заговорил:

– Вождь племени, так сказать... Сардар Овез... э... так сказать... э... отошел от... оставил заблуждения... э... порвал, так сказать, с... теперь на советской работе. Руководитель охраны колхозов от калтаманов. Хороший организатор.

– Здорово!
– воскликнул Ашот. Он все еще не мог прийти в себя от изумления.
– Пригласили волка защищать барашков!

Он оглянулся. Он искал поддержки у Зуфара, но еще больше растерялся, увидев его лицо: желваки ходили под скулами, глаза застыли, точно увидели опасную гадину. Зуфар пятился к двери, сжав крепко кулаки и пригнувшись в позе кулачного бойца, готового к отпору.

– Что с тобой, друг?
– недоумевал Ашот.

А его самого вежливо, но решительно теснил к двери Хужаев.

– Говорю вам - шашлыка нет... Понимаете русский язык, товарищ Арзуманян... шашлыка нет...

Дверь захлопнулась за спиной друзей, и они очутились на ярком солнце. Ашот, зажмурившись, стоял несколько мгновений неподвижно, собираясь с мыслями.

Сардар Овез Гельды! Жестокий, подлый... Его отлично знали все от Аму-Дарьи до Каспия... Чуть ли не единственный туркмен, которого сумели вовлечь в лоно православной церкви в конце прошлого века миссионеры из Петербурга. Его нарекли Николаем, дали паспорт на фамилию Котова, увешали грудь царскими медалями. Отщепенец, он жил близ Ашхабада всеми презираемый в своей одинокой юрте. Никто знаться с ним не желал. А в 1918-м, в страшный год английской интервенции в Закаспии, он вынырнул вдруг из неизвестности под старым именем Овеза Гельды и сделался очень нужным, очень полезным самому командующему английским оккупационным корпусом генералу Маллесону. И тут всем сделалось ясно, что Николай Котов, он же Овез Гельды, служил не только в царской охранке, но и в британской разведке, что он двоил. При англичанах Овез Гельды ходил в карателях и расстреливал, а когда англичан выгнали, ушел на север за железную дорогу разбойничать в пески Каракумы. Кто его не знал в Хорезмском

оазисе! Разве не проливали в каждой семье слез по убитому отцу или сыну, по уведенной в пустыню жене или дочери? И разве сам Ашот мог забыть?.. От одного вида рябой физиономии Овеза Гельды у него засаднили старые шрамы на руках и спине. Свирепо тогда овезгельдыевские молодчики скрутили его колючим волосяным арканом. Долго на его лице не заживала кожа, после того как его волочили по песку и колючке. Долго каждый раз, начиная бриться, он поминал крепким словцом сардара Овеза Гельды. Ашот был молод и красив и, между нами говоря, любил свою молодость и красоту. И он, наверное, гораздо спокойнее перенес бы свое приключение, гораздо меньше ненавидел бы свирепого Овеза Гельды, если бы не царапины и ссадины, которые так долго пришлось залечивать и которых он так стеснялся. Он тогда ходил в женихах и ужасно боялся, что Лиза его разлюбит. Слишком уж шипы колючки исполосовали физиономию.

Молодость!

Ашот Арзуманян не был героем. Он и не считал себя героем. Он имел мирную специальность зоотехника и, попав прямо со школьной скамьи в пустыню к скотоводам, меньше всего думал о подвигах. Он мечтал написать ученый труд о гельминтах, - есть такой паразит овец. Джунаидовские калтаманы внушали ему страх. Да и кто их не боялся? Хивинцы говорили о Джунаиде с не меньшим ужасом, чем о кровавом Тамерлане. Но столетия прошли с той поры, как Тамерлан разрушил и распахал под ячмень цветущую столицу Хорезма Ургенч, а всего десятилетие отделяло от погрома Хивы бандитскими шайками Джунаида.

Нести зоотехнические знания в пустыню, а не сражаться с калтаманами Овеза Гельды хотел Ашот. Но Ашот имел задиристый характер. С горячностью молодого петуха он лез в драку. Он не переносил, когда обижали слабого. Жители пустыни полюбили горячего армянина, и их любовь спасла его. Однажды он приехал на далекие колодцы в тот момент, когда Овез Гельды учинял жестокую расправу над скотоводами из рода бендесен. Бендесенцы не желали платить налоги какому-то чемберленовскому наймиту Джунаид-хану. Хватит! Есть у них своя советская власть, и они хотят жить спокойно. "Ладно, сказал Овез Гельды, - клянусь, я покажу вам спокойную жизнь!" Впервые тогда Ашот видел пролитую человеческую кровь. Ашот не мог позволить, чтобы истязали женщин и детей. С тоненькой плеткой кинулся он на обвешанного маузерами Овеза Гельды. Ничьей жизни, конечно, Ашот не спас. Но его безрассудство поразило страшного сардара. Он подарил ему жизнь и приказал лечить своего любимого коня.

– Вылечишь - отпущу, не вылечишь - разрублю пополам. Одну половину отдам собакам, другую шакалам.

В банде нашлись калтаманы из пастухов, которые отлично знали лошадиного доктора Ашота Арзуманяна. Тайком увели они его в барханы, посадили на коня и отпустили на волю ветров. Овез Гельды забил тревогу, послали погоню. Ашота поймали и волокли на аркане по песку и колючке. Но любимый конь Овеза Гельды выздоровел, и Ашота отпустили.

И вот Овез Гельды в Хазараспе. Овез Гельды изволит кушать шашлык в шашлычной пустобреха Тюлегена Поэта. С бандитом Овезом Гельды дружески беседует работник органов Хужаев! Было над чем поломать голову...

Мысли увели Ашота далеко... Наконец он очнулся.

– М-да, штурман, - проговорил он в раздумье.
– Видал Овеза Гельды? Не кажется ли тебе?..

Но Зуфара около шашлычной уже не оказалось. Он быстро шагал вдали по улочке, не разбирая дороги. Пыль облачком двигалась за ним.

Догнать его Ашот сумел только у самого базара.

– Ты видел этого бандюка, Овеза Гельды?

– Вам, Ашот, я вижу, понравилось тогда в гостях у него? А?

– Чего ты болтаешь?

– Тогда... На колодцах! Какое гостеприимство! Какое угощение! Какие шелковые ковры!