Остров гуннов
Шрифт:
Я повернулся к нему.
– Без технологий не будет будущего. Катаклизмы все равно догонят нас и уничтожат.
Как не подумал, что новые технологии могут не принять не только «новые гунны», но и мои последователи?
Активисты злорадно заулюлюкали, увидев раскол во вражеском стане. Лохматые «личности» смотрели на меня с недоумением, как будто в моих штанах расстегнута ширинка. Конечно, они по-своему правы: уползли в свою скорлупу из-за глубочайшего разочарования в самой сути человеческих отношений, не сулящих ничего хорошего. Это
Савел торжествовал. Сунул микрофон купцу с круглым щетинистым лицом.
– Те подали на нас в суд! – ядовито-торжествующе закричал он. – Аз сужусь не за первый раз. Каково е това? Врагове свободной торговли – основного принципа цивилизации хуните, ищут наложить нам свои правила! А те е там – в Общественном договоре. Изграждают дома по неким утопичным планове, без отдавания в наем, предпочитают их нашим хоромам по последнему слову модерновой архитектуры.
Этот купец снова взялся за строительство хором и теремов для богатых, захватывая землю, где они хотели.
– Ние да не позволим погасить нашу свободу! Подаем декларацию в суд за предательство законам хуните.
Активисты долго и продолжительно аплодировали, присоединились даже волосатые «личности», ощутив безопасность в словах щетинистого.
Либерал поднял руку, прерывая шум.
– Будем терпимыми, как установил Общественный договор. Пусть непобедимая сила нашей экономики, могущая собирать любые средства, поспорит с его, как это… футурополисом. Не вижу ничего опасного.
Послышались протесты. Тяжело поднялся тумбообразный атаман.
– Разве не виждам, че е секта? В нашей станице была такова, мы ее борзо… В их сектарианском доме вершаются темные действия, туда приходят много блудливых дам, не желают жить в нашем законе. Говорят, совершают «свальный грех». Жены е врата к дьяволу! Живете блудом!
Я старался подавить в себе разрушительную энергию гнева. И фальшиво улыбнулся.
– Господа! Вложите мечи в ножны и послушайте. Вам здесь, на «позоре», предлагают разобраться в происходящем. Мы тоже хотим разобраться. Мы на равных.
– Заловили наши земи! – проревел атаман. – Нашественники! С вами в едно поле испражняться не сядем!
Арена радостно засмеялась.
Я по обыкновению забыл, что в словесных драках убеждать бессмысленно.
– Где вы нашли захватчиков среди тех, кто обрабатывает окраину в поте лица?
Взвинченный Эдекон, сняв очки, с беспомощным лицом, сорвался высоким голосом:
– Чего орешь, сатрап, как на базаре? Можешь привести хоть одно доказательство?
И обратился к сидящим.
– Вы не представляете всего общества! Боитесь, что мы поведем за собой умных и просвещенных, и тогда вам крышка. Опять начинаете нагнетать страхи перед врагом – гиксосами, которые сейчас в дружбе с нами.
Активисты вскочили и заулюлюкали. Это
– Чем мы вам насолили? – я пытался иронией утихомирить арену. И тут вспомнил, что соль здесь в цене, как разменная валюта. Глупый оборот!
– Ваше стремление одно, – завывал Эдик. – Стать хозяевами жизни. Самое страшное для вас – разоблачение. Хотя всякое разоблачение принимаете за покушение на вас.
В студии уже был сплошной гул.
Нас уже никто не слышал.
На широком лице Пана поднялись гусарские усики, оно выражало возмущение.
– Виж, Нелепий, това е темные силы!
– Ну, не знаю, – тушевался Алепий. – В них много хорошего. Они исправятся.
Я решил прекратить вакханалию ненависти. И яростно-насмешливо начал читать стихи нашего поэта:
– Да, скифы мы! Да, азиаты мы,
С раскосыми и жадными очами!
Шум несколько прекратился.
– В последний раз – опомнись, старый мир!
На братский пир труда и мира,
В последний раз на светлый братский пир
Сзывает варварская лира!
Арена в недоумении затихла, стихи слушали в удивлении, даже одобрительно. Показалось, что они понравились. Кто-то сказал:
– Наш летописец! Но добре бы казал нормально, не тем странным пением. Защо в краях речей – звуки подобные?
Как мало надо, чтобы потеплело на сердце! Все же понимал их радость, что все еще живы после страшного катаклизмуса, хотя притерпелись к ежедневному преодолению пустот бытия, неудовлетворенности ненужных усилий на работе, неумению помочь семье. К кучам дерьма на улицах, к унижению ближними, облаивающими матерщиной на всех углах. Их спасает чувство причастности – на парадах, народных вече, гуляниях с цветами на арене у холма. И полная свобода в своих уединенных садиках, где скрытые зеленью могут ходить голыми, где хочешь, и срывать с веток кислое, но свое яблочко.
И вот кто-то приходит, делает что-то непривычное, подрывающее установленный порядок, надежное и в чем-то милое существование. И тогда вздымается недоброжелательство. И, возбужденные криками вожаков, готовы идти и крушить.
– Свободная зона капитулировала? – перекрикивал гул по-прежнему непобедимый голос Савела.
Я смотрел на его лицо: было в нем что-то постыдное, наверно, ощущал это. Выдавали и быстрая речь, и прячущиеся взгляды. Видел, что он не переносил меня, как обманутый любовник.