Остров обреченных
Шрифт:
Маргрет и сама понимала, что надо поскорее уходить, но лишь еще крепче вцепилась в борт, и молния, ударившая в волну между двумя кораблями, буквально в полукабельтовых [8] от кормы «Короля Франциска», осветила ее фигуру, показавшуюся штурману привидением, возникшим на фоне фиолетовой стены мрака.
Не рассчитывая больше на силу слова, Дюваль вынужден был прибегнуть к силе рук. Схватив Маргрет за талию, он буквально занес ее в каюту и жестко приказал:
– К иллюминатору не подходить! Лежать. Ни в коем случае не подниматься и молить Бога, чтобы судно осталось на плаву! Ибо ни на какие шлюпки в этом аду рассчитывать уже не приходится.
8
Кабельтов. Мера длины. Один кабельтов равен приблизительно 185,2 метра.
Знал бы он, что Маргрет запомнились не слова его, а случайные объятия, от которых ей вдруг не захотелось освобождаться. Вместо того чтобы ужаснуться стихии, она неожиданно ощутила, как в ней, словно ритуальный огонь в храме, разгорается страсть по мужчине, уже знакомая по первым безуспешным попыткам Роя овладеть ее телом.
Безуспешным и тем не менее коварным.
Из идиллического состояния ее вывела Бастианна. Сразу же, как только судно начало то взлетать на неимоверно высокой волне, то проваливаться, словно в бездну, ей вдруг стало плохо. Несколько раз ее рвало и она, хватаясь за сердце, молила Господа поскорее ниспослать ей спасительную смерть.
Какое-то время Маргрет стойко терпела не только стихию, но и стенания корсиканки, пока та не приняла какой-то настойки и не затихла. Как же мужественно она сдерживала себя.
В самый разгар шторма дверь каюты открылась и при свете молнии герцогиня вдруг увидела силуэт старшего штурмана.
– Как вы тут?
– Пока держусь, – ответила Маргрет. – А вот Бастианна чувствует себя скверно.
– Чего никогда раньше не было, – сквозь стоны проговорила корсиканка.
– «Раньше» – это когда? – поинтересовался Дюваль. – Вы ведь лет двадцать моря не видели.
– Поскольку видела его в далекой-далекой молодости, – признала Бастианна.
– Я принес вам рома. Когда почувствуете, что совсем уж худо – пейте. Хороший глоток никогда не повредит.
Потянувшись за бутылкой, Маргрет промахнулась и неожиданно почувствовала, что ее рука оказалась на шее мужчины. Вскрикнув от этой своей неловкости, герцогиня тотчас же отдернула ее, но было поздно: рука Дюваля прошлась по стану, по груди и, молнией проплутав в шейных завитках волос, отошла вместе с потрясшим все судно раскатом грома.
– Там, слева от вас, ремень. Пристегнитесь к лежанке, иначе вас вышвырнет из нее, – проговорил он, по-джентльменски понимая, что и так злоупотребил своим правом.
И был немало удивлен, выяснив для себя что Маргрет слишком уже спокойно отреагировала на его рукоблудие. Если он и мог чем-то объяснить такую сдержанность герцогини, то лишь ее страхом и растерянностью перед лицом стихии.
– Я еще наведаюсь, – несмело предложил старший штурман. – Если, конечно, вы не против.
– Мы с Бастианной всегда рады видеть вас в наших апартаментах.
Старший штурман ушел, и в каюте воцарилось тягостное молчание, нарушаемое лишь негромким постаныванием гувернантки, уверявшей, что так укачиваться она не способна. Очевидно, это ее подводит сердце.
– Придется позвать лекаря, – молвила герцогиня, вспомнив тщедушного, желтушного вида господина, представившегося корабельным врачом. Уже тогда он был основательно пьян. А сейчас, очевидно, подлечивался ромом.
– А что он может, этот лекарь? Лучше взять каюту на защелку, – ответила Бастианна, явно взбодрившись после визита Дюваля. – Иначе, советуя и сочувствуя, здесь побывает половина команды.
– Лучше бы побывал один.
– Он и побывает.
– Я не о штурмане.
– Ах, вы все еще о своем шевалье, герцогиня? Или сразу же забудьте, или же тихонько молитесь, чтобы когда-нибудь, через несколько лет, его корабль прибило к тем же берегам, к которым, будем надеяться, прибьет и наш. А пока что приучайте себя к мужчинам, стараясь… не приучать их к себе.
– Странные советы вы начали давать, гувернантка.
– Приучаю себя к тому, что давать их приходится некстати повзрослевшему ребенку.
А ветер все усиливался и усиливался. Голоса и топот ног, под который еще недавно содрогалась палуба, утонули в реве океана; гигантские волны пытались сокрушить борт, проламывали стенку каюты, накатывались на палубу и надстройку «Короля Франциска» с такой неотвратимостью, что, казалось, нет и не могло быть силы, способной противостоять этому натиску.
– Теперь я понимаю, каким был Ноев ковчег, – проговорила Маргрет, пристегиваясь ремнем к лежаку, – и как чувствовали себя спасенные на нем «твари по паре».
– Вот только они на ковчеге своем спасались. Нас же посадили на этот корабль, чтобы погубить, – словно сквозь неуемную зубную боль, простонала корсиканка.
И, как бы подтверждая ее слова, на полнеба разверзлась огненным смерчем молния, а раскат грома был таким, будто небеса и твердь земная вдруг раскололись, ввергая корабль в огненную пучину преисподней.
– Бог не велит нам идти в океан! – истошно завопил рядом с каютой какой-то матросик или солдат. – Нас погнали на гибель! Бог не велит! Отсюда уже нет возврата! Отсюда уже нет! Мы все погибнем! Все!
– Заткнись, ублюдок! – осатаневшим басом проревел Дюваль, который, очевидно, и впрямь решил опекать дам, в том числе и от таких вот слабонервных. – Пошел в трюм, скотина, иначе я сам вышвырну тебя за борт!
Закрыв глаза, Маргрет из последних сил сдерживала тошноту. Она пыталась молить Господа о спасении, однако слова молитвы растворялись в грохоте волн, вое ветра, в заполонившем сознание и душу ее страхе.
А тем временем корабль все дальше и дальше уходил в океан, во мрак, в неизвестность, и перед пленниками эта ночь представала ночью безбожного страха и истинно человеческого покаяния.