Остров Серых Волков
Шрифт:
Мой отец смотрит на меня. По-настоящему смотрит на меня.
— Я знаю, — говорит он, — я знаю, что ты скучаешь по ней.
Он говорит это, как будто я единственный человек, который замечает, что Сэйди нет. Будто бы он сам не читает стихи в темноте, чтобы снова чувствовать себя рядом с ней. Будто бы мама со слезами не стирает её наволочку. Будто бы весь город не скучает по ней, даже кот Кит, приходивший каждый четверг за молоком и тунцом, который Сэйди оставляла ему на крыльце. Как-то в четверг уже после её смерти, я увидела, как этот бродяга
— Она заставила меня пообещать ей. Пожалуйста, не заставляйте меня нарушить обещание.
— Это грязный приём, детка.
Мама смотрит на отца, высоко подняв брови. Он кивает, будто она говорит вслух, и мне вспоминается тихий разговор Эллиота и Гейба на днях. Множество разговоров с Сэйди. Это происходит, когда жизни двух людей связаны столь долгий срок. Их мышление становится настолько схожим, что им не нужно говорить, чтобы сказать то, что имеется в виду.
— Я доверяю тебе, — говорит мама, — поэтому вперёд. Веселись и заводи новых друзей… делай то, что обычно делала бы с Сэйди. Или даже то, что ты бы не сделала, если бы Сэйди была здесь.
— Безопасные, законные и нравственные вещи, — говорит отец с усмешкой, медленно ползущей по его лицу. Без неё он выглядит старым и потрёпанным. — И, что бы ты ни делала, не упади в эту яму!
ГЛАВА 10: РУБИ
Спустя неделю родители отвозят меня в город. Мы опускаем стёкла на окнах, запуская в машину запах лета — мульчи коры, свежескошенной травы и лаванды, окрашивающей холмы в пурпурный цвет. Мама включает радио, и «Violent Femmes» поют о волдырях под солнцем. Её плечи покачиваются, папа качает головой, но кожа около его глаз в морщинках.
Именно в такие моменты, когда всё кажется по-абсурдному идеальным, я больше всего скучаю по Сэйди. Сейчас бы она улыбалась, преисполнившись предвкушением приключения. Она бы отклонила голову назад, высунула руку в окно и раскрыла бы ладонь, чтобы почувствовать воздух между пальцами.
Жаль, что я та сестра, которая должна жить.
Через пробку мы пробираемся вниз по Главной улице мимо магазинчиков, раскрашенных во все цвета пастели. Отец паркуется перед магазином Купера, коттеджа с голубой черепицей, покрытого радугой из старых поплавков.
— Не забудь позвонить домой, — говорит он, обнимая меня. — Не ходи никуда по ночам — это опасно. И всегда действуйте сообща, хорошо?
— Со мной всё будет хорошо, пап.
Он прижимает меня к себе в последний раз, затем надевает рюкзак мне на плечи. Он держит за ремешки и говорит:
— Она будет гордиться.
Я киваю, затем смотрю на мамин развевающийся хвостик около магазина Купера. Гейб стоит, прислонившись к зданию, небрежно засунув руки в шорты лососевого цвета. Он выглядит так, будто бы должен держать старомодную теннисную ракетку, которой никто не использует, если только они не носят Ральфа Лорена и не снимаются в рекламе.
Мама дожидается, пока мы не окажемся на расстоянии двух футов от парней, чтобы начать обсуждать моё нижнее бельё.
— Они лёгкие, — говорит она, запихивая ещё пять пар в сетчатый карман сбоку моего рюкзака. Это один из тех больших рюкзаков, которые носят люди, путешествующие по Европе и находящиеся в местах, где вместо колокольчиков одни клопы. Хотя я и заполнила его до почти что битком — я отвечаю за туалетные принадлежности и одну из тех лёгких палаток, которые дал Чарли, — я уверена, что внутри найдётся место, где можно спрятать мои трусы с принтом под зебру.
Она одаривает мальчиков своей улыбкой шириной в милю и качает головой.
— Нет ничего хуже грязных трусиков.
Моё лицо начинает гореть.
— Боже мой.
Гейб кладёт руку мне на плечо.
— Итак, ярко-розовые зебры…
— Комодские вараны, — говорит Эллиот. В ответ на наши пустые взгляды он торопливо отвечает: — Учёные полагали, что бактерии из их пасти убивали жертву, но на самом деле ядовиты они. Ну, это и ещё их острые зубы, которые оторвут кусок твоей плоти. Но яд заставляет ускоряется кровотечение. Это намного хуже, чем грязное бельё.
— Слушать твои лекции хуже, чем грязное бельё, — Гейб толкает Эллиота в сторону магазина Купера. — Я собираюсь купить любовь Руби при помощи сахара.
Эллиот пихает Гейба в живот, а затем машет моей маме.
— Он мне нравится, — говорит мама.
— У него есть пирсинг. И тату.
Она затягивает мне хвост. Целует в лоб.
— Это хорошо для тебя.
Я покидаю её, белая блузка вздымается на ветру, я иду по покрытому ракушками пути, ведущему к частной пристани. Скопление качающихся лодок с голыми мачтами с края дока.
Капитан Тирволл, старый просоленный моряк с потёртой кожей и волосами, серыми, как океан во время шторма, сидит у кормы своей лодки и держит во рту трубку, которую он никогда не зажигает. Синяя шляпа капитана лежит поверх кулера на пристани, но он подносит руку ко лбу, чтобы затенить глаза, наблюдая, как я приближаюсь к Золотому Жуку. Он похож на ожившую игрушечную лодку: блестящее белое дно, палуба из тикового дерева и отполированная отделка из дуба.
— Сделайте что-нибудь с этой индейской девчонкой, — ворчит капитан, — она лежит здесь с полудня.
Я отслеживаю его взгляд до конца пристани, где Анна лежит на спине. Она смотрит на меня одним глазом.
— Я проиграла пари самой себе.
— Ну, тогда, полагаю, что ты и выиграла тоже, — говорю я.
Она крутит головой из стороны в сторону.
— Пари с самой собой так не работают. Видишь ли, я подготавливала утром лодку, и у меня появилось чувство, что, может быть, мы четверо не отправимся на Остров Серых Волков. Я сказала самой себе, что если так и будет, мне не придётся делиться мармеладками.