Освобождение шпиона

Корецкий Данил Аркадьевич

— Ничего не будет, - сказал Башмакин. — Москвы не будет. Госдумы вашей не будет. Пробок не будет. Кор­рупции не будет.

— Нормально, — сказал Бруно вполне серьезно.
– Я бы тогда тоже дернул... Наверное. Но вначале улетел на маленьком самолете!

— Пятнадцать минут, — проговорил Башмакин,

Он стоял перед Бруно, вытянув длинные руки по швам — безглазый призрак из далекого прошлого, кото­рое осталось только в сентиментально-пафосных филь­мах и величественных зданиях на проспекте Мира, на Кудринской и Лубянской площадях... Он не был похож ни на дылд, ни на маленьких

людей, он вообще ни на кого не был похож из ныне живущих разумных существ. Крохотный осколок старого мира, застрявший где-то у самого сердца мира нового, мира сытого и пьяного, ми­ра хитрого и жадного, глупого, жестокого и... Какого еще?

Да какая разница! Все равно Бруно не собирался умирать. Москва, коррупция, хрен с ними, их действи­тельно можно взорвать. Но лично он - Бруно Аллегро, Человек-Ядро, - лично он должен жить. Притом что никакого самолета — ни маленького, ни большого, — у него нет.

— Вот что, Башмак, — сказал Бруно, откашляв­шись. — Вижу, ты пацан реальный! Тебя на пост поста­вили, ты полвека отстоял. Значит, не лох педальный, не дешевка. Ты почти как Филин. Пацан сказал - пацан сделал! Только ты — рядовой, твое дело маленькое — приказы выполнять. А со мной пришел Леший, он май­ор, и он отвечает за все эти, как их... Ракоходы там и прочее. За всю подземную хероту, короче. И твой объ­ект, выходит, подпадает под его, эту самую...

— Юрисдикцию, — сказал Башмакин.

— Ну, ты понял. И у него есть большой спецприказ командования — сменить тебя, Башмак, на твоем трудном посту. Ты тут оттрубил порядочно, пусть другие теперь покараулят Твое дело сейчас — награды получать да жизни радоваться. Тебя ждут ордена, пре­мии, санаторий, квартира на Кутузовском.,. Бабы - ты представляешь, какие сейчас бабы в Москве, а, Башмак? У тебя ж в пятидесятых все в ватниках ходи­ли да валенках, не разобрать, где баба, где мужик, где ноги, где жопа. А сейчас — чулочки тоненькие, юбка едва трусы закрывает, да многие их и не носят... А ес­ли и носят! Это тебе не рейтузы до колен, это два шнурочка и? треугольник маленький... А под ним все выбрито начисто...

Бруно мечтательно рассмеялся. За время этой идиот­ской «выводки» он и сам, как ни странно, успел соску­читься по простым человеческим радостям, которые ожидали наверху.

— Короче, ты офигеешь, Башмак. Увидишь такую красотку — и обкончаешься! Я тебе гарантирую!.. А объ­ект свой передашь представителю власти, товарищу Ле­шему. Чтоб все на месте, в ажуре, и все такое...

— Чего они не носят? — недоверчиво поинтересовал­ся Башмакин. — Трусы, что ли, не надевают?

— Да не до трусов сейчас! — сорвавшись со спокойно­го тона, заорал Бруно. — Беги, выключай свою муру, быстро!

— А документы у них есть? — нерешительно спросил Башмакин.

— У кого?
– ошалел от такого поворота Бруно.

У баб? Ты то про трусы, то про документы, совсем запу­тал!

— У представителей власти твоих?

— Да там такие ксивы, что ты в штаны наложишь! — рявкнул Бруно, подпрыгивая от нетерпения.
– А коли не наложишь, они свяжут тебя по рации со своим на­чальством на Лубянке. Да хоть с самим президентом. Он, кстати, мой кореш... Ну, что уставился?

Беги, вы­ключай свою херотень!

— Какую «херотень»? Как «выключать»? Дезактиви­ровать систему самоликвидации, что ли?

— Точно. Дезактивировать ее к гребаной маме! Беги, а то я тебе прямо здесь трибунал устрою!

Караульный стоял не двигаясь, все так же вытянув руки по швам, будто в оцепенении. Бруно уже решил было плюнуть на все, бежать к Лешему и «рвать когти» наверх — с Лешим и то лучше, чем с этим психопатом... И вдруг правая рука Башмакина поднялась, ладонь чет­ко, по-уставному, приложилась к пилотке.

— Приказ понял! — сказал он. — Во время моего от­сутствия прошу оставаться на месте! Свет не включать, оружия не трогать!

Башмакин развернулся кругом и действительно по­бежал. Фонарь он выключил — судя по всему, свет ему был ни к чему. Бруно остался в полной темноте. Он слышал удаляющийся топот, потом - глухой металли­ческий звук, будто отпирали тяжелую дверь.

«Живей давай, мудила, - мысленно подгонял он Башмака. — А то мы тут все с тобой наебнёмся!..»

Потом наступила тишина, какой Бруно еще ни разу в своей жизни не слышал. Темнота и тишина. Он даже представить боялся, как этот несчастный мыкался тут целых пятьдесят четыре года. Да он бы свихнулся уже через пятнадцать минут!.. Кстати, пятнадцать минут, наверное, уже прошли. Где там Леший? Что он там ду­мает себе, дылда погонный? Знал бы, какой тут гранди­озный пиздец вырисовывается всей Москве, всей Лубян­ке его — небось вспотел бы сразу!..

Вспышка света полыхнула перед самым лицом, Бру­но вскрикнул и отшатнулся.

— Система самоликвидации отключена! — доложил Башмакин, как ни в чем не бывало. — Я готов к сдаче объекта представителям власти.

— Убери свой фонарь, мудак! В глаза не свети! — рык­нул Бруно.
– Ты, блядь, в следующий раз издалека мне лучше докладывай, чем подкрадываться вот так! За де­сять метров докладывай! А то я тоже засветить могу, ма­ло не покажется!.. Крадется, понимаешь, вампир дол­банный!..

— Прошу прощения, — сказал Башмакин сдержан­но. — Я отвык от людей. С карликами только и общал­ся... Извините, товарищ Бруно, с местными карликами, папуасами. Они дикие, голые ходят, срам один... Давай­те присядем, поговорим, пока время есть... Я вот с со­бой захватил!

Он выставил на ящик из-под гранат початую бутыл­ку коньяка, открытую икру, галеты и два стакана.

— Давай выпьем, — на этот раз Бруно не стал отказы­ваться и присел к импровизированному столу.

От пережитого напряжения у него дрожали руки и ноги. И даже первая порция ароматного коньяка не улучшила ему настроения.

— Ты мне расскажи, товарищ Бруно — как там навер­ху живется? — начал расспрашивать Башмакин.

— Хуёво там живется!
– недовольно проворчал Бру­но, набив рот икрой.

И тут же, перехватив взгляд часового на приготов­ленные для боя автоматы и гранаты, спохватился.

— Не, хуёво, но не очень... В принципе, ништяк. Клёво живется наверху, Башмак! Очень клёво! Един­ственное, рекламы по телеку много стало — заколеба­ли!

— Что значит «реклама»? — поинтересовался вечный часовой.