От Крыма до Рима(Во славу земли русской)
Шрифт:
Вскоре русские фрегаты и «Святой Павел» отрезали два головных фрегата турок от эскадры и взяли их в двойной огонь. Полчаса спустя турки, не выдержав напора, вышли из боя и повернули на юг. С турецкого флагмана вслед им неслись проклятия, и разгневанный Эски-Хуссейн открыл по ним огонь, пытаясь вернуть их в строй. Да где там, удирали они действительно под всеми парусами. Громкое «ура!» неслось им вдогонку с русских кораблей.
Казалось, дело сделано, но Федор Федорович долго, слишком долго ждал этого часа. Взглянув за корму, он сразу
— Лево на борт! На румб норд-ост! — Схватил рупор, вытянул руку с подзорной трубой и крикнул вахтенному у штурвала: — Держать на форштевень капудан-паши! Поднять сигнал! «Выхожу из строя, атакую флагмана!»
«Святой Павел», резко накренившись на правый борт, выходил из строя. Теперь авангард сосредоточил огонь и вел стрельбу по турецкому флагману. Прицельный огонь с двух сторон Эски-Хуссейн выдержал не более получаса. На его корабле перебили два рея, порвали паруса, клочьями болтались перебитые ванты, два раза на верхней палубе вспыхивали пожары.
— Турецкий флагман ворочает оверштаг! — донеслось с салинга.
Эски-Хуссейн уваливался под ветер, показывая расписанную золотом корму. Словно сговорившись, оба фрегата одновременно дали залп всем бортом. С кормы турецкого флагмана во все стороны разлетелись позолоченные щепки. Турецкая эскадра вслед за флагманом ретировалась на юг.
Ушаков перевел взгляд в сторону видневшегося вдали острова Фидониси. Там безмятежно маячили паруса кордебаталии и арьергарда эскадры Войновича. «Марко Иванович верен себе, выжидает, в какую сторону ретироваться».
— Поднять сигнал: «Следовать к эскадре, занять место в строю!» Запросить фрегаты: «Каковы потери в людях».
Командир перевел взгляд на стоявшего рядом барабанщика:
— Отбой тревоге! Команде обедать!
Вслушиваясь в дробь барабана, которую с особым, лихим удальством отбивал барабанщик, Ушаков начал обход корабля.
Кругом валялись щепки от поврежденных фор-стеньги и бизани, болтались на ветру перебитые ванты у грот и бизань-мачты. Паруса сквозь зияли десятками больших и малых дыр, фальшборт тут и там светился пробоинами.
— Фрегаты донесли, потерь в людях нет! — раздался радостный возглас сигнальных матросов.
«Слава Богу, — перекрестился, вздыхая, Ушаков, — сие наиглавное».
Каждый раз, вступая в схватку с неприятелем, в глубине души он чувствовал присущее каждому высоконравственному человеку некоторое угрызение совести. По долгу и верности присяге он был обязан сокрушить неприятеля, по сути, так или иначе, лишать жизни людей, хотя и чуждой веры, но от рождения таких же, как он, сограждан планеты. Без этого на войне не обойтись. Одно несколько утешало, он действовал по глубокому убеждению своей правоты в этом смертоубийстве. Ведь его противники, турки, посягали на исконные русские земли.
Чего греха таить. Как всякий человек, избравший своей жизненной стезей военную службу, он, Ушаков, безусловно стремится достичь наивысшего положения в своей карьере, и ему присуще честолюбие. Главное, не потерять, как он считает, основополагающих качеств человеческих — чести, совести, достоинства. И соразмерять свои поступки с наделенным от природы разумом, своими убеждениями и характером. Покуда все сбывается по его сокровенным задумкам…
Но есть и оборотная сторона любой битвы — потеря сородичей, пусть и простых смердов, вчерашних холопов, но родных по крови и вере людей.
Сегодня первое сражение, в котором в большой степени от его, флагмана, умения и мастерства зависели, почитай, тысячи жизней его подчиненных. Однако все обошлось…
Ушаков спустился на верхний артиллерийский дек. Иван Лавров, весь в пороховой копоти, как и все пушкари, лихо, с некоторой бравадой сразу скомандовал:
— Сми-ирна!
Ушаков, любивший порядок, на этот раз не выслушивая рапорта, улыбнувшись, сделал отмашку. Возле орудийных станков в полумраке виднелись фигуры канониров с почерневшими лицами, в испачканных и порванных робах, в бинтах и повязках.
— Братцы, — хриплый голос командира отдавал торжественным звоном, — ныне здесь, на нашем море, первая генеральная баталия флота нашего, российского, викторией увенчалась над басурманами. Вам, — Ушаков перевел взгляд на стоявших рядом офицеров, — господа офицеры и всем служителям, — командир посмотрел вдоль длинного ряда орудийных станков в конец дека, — за отменную ревность в бою и храбрость духа превеликая похвала и благодарность Отечества!
Не успел «Святой Павел» занять место в голове эскадры, как Войнович поздравил младшего флагмана с успешным исходом боя.
«Поздравляю тебя, бачушка, Федор Федорович. Сего числа поступил весьма храбро: дал ты капитан-паше порядочный ужин. Мне все видно было. Что нам Бог даст вечером? Сей вечер, как темно сделается, пойдем на курш OSO к нашим берегам. Сие весьма нужно. Вам скажу после, а наш флотик заслужил чести и устоял противу такой силы.
Мы пойдем к Козлову, надобно мне доложить князю кое-что. Прости, друг сердечный. Будь, душенька, осторожен. Сей ночи чтоб нам не разлучиться, я сделаю сигнал о соединении, тогда и спустимся. Ваш верный слуга Войнович. P. S. Покамись темно не сделается, не покажем никакого виду, а будем под малыми парусами».
«Хорош гусь, — подумал Ушаков, — отсиживался у Фидониси, нынче устоял против турок, спешит к светлейшему, никак, свои заслуги преподнести».
Ночью турецкая эскадра исчезла из видимости. Наверняка приводила в порядок корабли. Еще затемно Войнович прислал нарочного с письмом, опять спрашивал совета у капитана бригадирского ранга.
«Я думаю, друг мой, чтоб ввечеру повернуть нам через контрмарш к берегу, но на сие согласимся позже, авось Бог даст ветр от берегу сей застихает, если бы да взять у него люф, то сомнения не было бы: тут только три корабля хорошо вооружены, людьми, а прочее все сволочь.