От Крыма до Рима(Во славу земли русской)

Фирсов Иван Иванович

Ушаков досадно поморщился:

— До того ли в сию пору, ежели турок, в самом де­ле, вздумаем азардовать? Ежели поспеем, соблюдаем линию, а нет, так станем отражать неприятеля по спо­собности.

Войнович явно остался недоволен ответом, но про­молчал.

— Тако ж сказано в письме о нашей ретираде в га­вань, Марко Иванович. Мыслю так, что сие нынче нам не к лицу показывать корму Хуссейну. Когда еще дове­дется нашу выучку проявить? А то, что турок мы пре­взойдем, сомнения у меня нет.

Настроение у Войновича, видимо, совершенно из­менилось. Он расхаживал по каюте, насупившись,

смотрел себе под ноги и, когда Ушаков замолчал, дал по­нять, что разговор окончен.

— Спаси Бог, Федор Федорович, что ты меня наве­стил и свои соображения высказал. Токмо скажу, наи-первое дело наше блюсти всюду порядок. А как без ли­нии таковой, оный поддерживать? Не разумею. По час­ти ретирады, замечу лишь, что после сражения под Фидониси фрегаты надобно подправить, припасы попол­нить. Сие моя забота, как флагмана.

Вернувшись, Ушаков почувствовал, что Войнович с недоверием относится к его советам. А быть может, и недоброжелательно. По крайней мере, это явствовало из сравнения интонаций его писем за последнюю неде­лю и настроя состоявшейся встречи.

7 июля турецкая эскадра повернула на запад и к ве­черу скрылась за горизонтом. С флагмана поступило приказание отправить «Берислав» вместе с тремя дру­гими фрегатами в Севастополь для исправления по­вреждений, полученных в сражении.

Эскадра продолжала маневрировать к западу от Херсонеса, видимо, Войнович не решился укрыть всю эскадру в гавани.

Расставшись с Ушаковым, Войнович долго не мог прийти в себя. «Ушаков явно себя превозносит и нос за­дирает, считает, что все лавры достанутся ему. Как бы не так».

На днях в кают-компании флагман даже высказал свое мнение вслух командиру флагманского корабля «Преображение Господне» Селивачеву.

— Мыслимо ли одной авангардии Ушакова подоб­ную викторию одержать? Получается, что эскадра присем лишь присутствовала.

Очевидно, он размышлял не о том, что на деле про­изошло во время сражения и кто был истинным «ви­новником» разгрома турок. Нет, его волновало, как Удачнее изложить события, чтобы командующий эска­дрой выглядел главным в этом действии. Войнович в душе завидовал Ушакову еще со времен пребывания в Херсоне, когда тот отличился в борьбе с чумой и обра­тил на себя внимание Потемкина и самой императри­цы. Мелкая зависть грызла его душу.

Когда Ушаков доложил ему свой, довольно прост­ранный рапорт, Войнович битый час листал страницы, перечитывал написанное и наконец высказал то, о чем размышлял раньше:

— Прежде времени вышние награды многим ис­прашиваете.

— Они того заслужили, Марко Иванович, — твердо ответил Ушаков. — Я сам восхищен храбростью и му­жеством Шишмарева, Лаврова, Копытова, потому и до­стойны они чести Святого Георгия, как, впрочем, и другие штаб- и обер-офицеры, а равно и нижние чи­ны, служители вышнего внимания заслуживают.

Войнович напыжился, заерзал на стуле.

— Однако ж я-то сего не примечал. Ошеломленный Ушаков, еле сдерживая негодова­ние, ответил:

— Не ведаю причин вашего недоброжелательства, но усматриваю в том забвение подвигов людей, под мо­им чином состоящих.

Пропустив возражения Ушакова мимо ушей, Вой­нович переменил направление

полемики:

— Кроме прочего, ты ведь, друг мой, и баталию на­чал без моего сигнала, своевольничал. К тому же и ли­нию строя нарушил.

— Великий Петр нам завещал не хвататься за ус­тав, яко слепцу за стену. Атака неприятельского пре­восходного флагмана не терпит догмы. В том смысл мо­его маневра, и оным мы турок побили. — Ушаков гово­рил не торопясь, спокойно, уверенный полностью в своей правоте. — О сих действиях моих досконально изложил я в рапорте своем, который вы изволите ви­деть перед собой.

Ушаков понял, что дальнейший разговор может вы­литься в перебранку, и поспешил откланяться.

На следующий день видимое равновесие между флагманами нарушилось. Войнович обвинял своего подчиненного во многих грехах.

«Милостивый государь мой, Федор Федоро­вич! — вновь обращался к Ушакову его началь­ник. — Скажете ли мне, сколько вы оказуете неудо­вольствия, с какими дурными отзывами при всех гос­подах моим поступкам поношение делаете. Прилагаю вам здесь рапорт его светлости, мною отправленный в особливом донесении. Правда мною никогда не скры­та и лишнее никогда не осмелился доносить. Весьма со­блюл долг службы и честность. А вам, позвольте ска­зать, что поступок ваш весьма дурен, и сожалею, что в такую расстройку и к службе вредительное в команде наносите.

Сие мне несносно и начальствовать над этакими ре­шился, сделав точное описание к его светлости, про­сить увольнения. Много непозволительного вами дела­ется, как на письме, так и на деле, от сего службе нано­сится немало вреда, честность моя заставляет прибег­нуть с просьбою к отвращению всех дурных следствий, как и вас уведомить, дабы не подумали, что какими-нибудь витиеватыми дорогами я поступаю, ибо должен воспоследовать решение.

Пребываю впрочем с истинным почтением, покор­ным слугою».

Еще не дочитав записку до конца, Ушаков мыслен­но перебирал в памяти события последних дней, после схватки с турками. С корабля он отлучался всего один раз, докладывал рапорт Войновичу. На «Святом Пав­ле», среди своих офицеров, не припомнит, чтобы недо­брожелательно отзывался о флагмане, не в его характе­ре распускать шашни, тем паче о своих начальниках.

Наоборот, знал, что за его спиной иногда поругива­ют его самого, Ушакова, за крутой спрос с нерадивых. Так сие было и так будет и впредь. На том зиждется принцип его системы службы — каждый должен в совершенстве знать свое дело и потому исправно, ловко, быстро исполнять порученное ему по должности. Будь то офицер или матрос.

Насчет Войновича было прежде, в прошлом, в Хер­соне, он всегда со вниманием выслушивал откровения Данилова и Пустошкина о Войновиче и обычно всегда соглашался с их высказываниями, не кривил душой. Но с тех пор минуло три с лишком года. Да и не могли те офицеры, в этом он твердо был убежден, заниматься наговорами.

Быть может, в пылу прошедшей схватки с турками обронил какое неосторожное слово? По поводу бездей­ствия флагмана?

Так или иначе вопрос стоит ребром, и надобно про­яснить все до конца. Выход один: избрать третейским судьей светлейшего князя.