От Крыма до Рима(Во славу земли русской)

Фирсов Иван Иванович

Отписать без какого-либо оправдания все, как было дело, пускай разберется. Князь, конечно, тоже не са­хар, но в таких делах не мелочится. Заодно приложу последнюю писульку Войновича и все предыдущие. Надобно, чтобы знал, что до последних дней между на­ми не было ничего предосудительного.

Если и чувствовал Ушаков не первый день недомо­гание, хоть в постель ложись, но принялся за письмо Потемкину тотчас. Далеко за полночь светились блед­ным светом окна балконной двери в каюте капитана бригадирского ранга.

Письмо получилось обширное, на многих страницах. Излагал подробно события боя с турецкой эскадрой. Упомянул о своих подчиненных. «Я сам удивляюсь про­ворству и храбрости моих людей, они стреляли в непри­ятельские корабли нечасто и с такою сноровкою, каза­лось, что каждый учится стрелять по цели, сноравли-вая, чтоб не потерять свой выстрел… Наипокорнейше прошу вашей светлости удостоить команду моих служи­телей наградить каким-либо знаком милости». Неволь­но вспомнились ему и прошлые испытания вместе с экипажем. «Они во всем словам моим бессомненно верят я надеются, а всякая их ко мне доверенность совершает мои успехи, равно и прошедшую кампанию она только их ко мне вернейшая доверенность спасла мой корабль от потопа, он был в крайней опасности и в таком положе­нии штормом носило по всему морю».

О себе почти не упоминал, в конце письма, не вы­прашивая снисхождения, просил лишь об одном. «Воз­зрите, милостивый государь, милосердным оком на всепокорнейшее мое прошение и возстановите после-док бедственной моей жизни спокойствием чрез уволь­нение от службы с безбедным пропитанием. В сем од­ном состоит мое желание и надежда».

Закончив письмо, Ушаков занедужил, отлеживал­ся в каюте, а рапорт Войнович отправил князю без про­медления.

Не успела шлюпка с Ушаковым отвалить от трапа, Войнович вызвал Сенявина.

— Приготовься скакать к светлейшему князю. По­везешь рапорт о сражении с турками.

Потемкин расположился в походном лагере под Очаковом. Второй месяц русские войска безуспешно осаждали турецкую крепость на выходе из Лимана. Турки, несмотря на потерю гребной флотилии, и не по­мышляли о сдаче.

Подъезжая вечером к походному лагерю, Сенявин издали увидел громадный шатер, где расположился князь. Из шатра доносились звуки музыки, нестрой­ные голоса, видимо, князь не отказывал себе в увеселе­ниях и в походной жизни.

Дежурный офицер вначале не хотел докладывать князю и порекомендовал Сенявину переждать до утра. Лишь после настойчивых просьб Сенявина он удалился в шатер и сразу же вышел и пригласил Сенявина.

Немало успел повидать пиршеств капитан-лейте­нант и в России и за рубежом, но роскошь потемкин­ской «услады» поразила его.

Посредине шатра стоял громадный стол, завален­ный яствами: бужениной и поросятами, севрюгой и осетриной, устрицами и маслинами, сырами и ква­шеной капустой, сливами, грушами, мочеными ябло­ками. Посредине возвышались зеленые штофы, изящ­ные и пузатые бутылки, серебряные кувшины и кумов-ницы с водками и заморскими винами.

В торце стола сидел, насупившись, Потемкин. Оче­видно, привычная хандра одолевала его. Увидев Сеня-вина и подняв обе руки, он вскричал:

— Виктория!

Немедленно все наполнили бокалы. Сенявину сам Потемкин налил вина в большую серебряную чашу и провозгласил:

— Виват флоту Черноморскому!

Выпив до дна, он увлек Сенявина в свой походный кабинет, рядом с шатром. Усадив его на банкетку, князь велел принести вина и, угощая, произнес:

— Войнович хвалит тебя, гляди, не возгордись.

Расспросив Сенявина о подробностях боя, князь по­веселел окончательно, оглядел его с ног до головы, хи­тро прищуривая зрячий глаз, и внезапно проговорил:

— Ступай, Сенявин, проспись и чуть свет поска­чешь с реляцией о виктории в Петербург. Порадуешь матушку государыню.

Едва отдохнув с дороги, Сенявин на рассвете умчал­ся в столицу в сопровождении фельдъегеря. Приехав через неделю в Петербург, Сенявин узнал, что импера­трица находится в Царском Селе.

В этот день, 25 июля, с утра Екатерина была невесе­ла, не разошлась давешняя мигрень. На прошение ге­нерал-майора Бородкина о принятии на службу серди­то ответила статс-секретарю Храповицкому:

— Мне дураков не надобно.

После обеда настроение Екатерины несколько раз­веялось, принесли сообщение об отступлении шведов от Фридрихсгама. Второй месяц на Балтике флот и войска отражали нападение Швеции, которая за три мил­лиона пиастров, полученных от султана, развязала войну против России.

Только Храповицкий собрался уехать, как к воротам дворца подъехала запыленная коляска. Из нее выпрыг­нул офицер в морском мундире. «С реляцией о виктории флота Черного моря от князя Потемкина», — доложил он, и Храповицкий вернулся с ним во дворец.

Дела под Очаковом шли неважно, известий от По­темкина давно не было; и поэтому Екатерина, выслу­шав камердинера Зотова о том, что прибыл курьер от князя, нетерпеливо проговорила:

— Проси немедля.

В дверях показался стройный, моложавый, симпа­тичный офицер. Преклонив колено, он звонко отрапор­товал:

— Флота капитан-лейтенант Сенявин, ваше величе­ство, — и вынул из обшлага мундира пакет, — с реляци­ей его сиятельства, главнокомандующего флота Черно­морского, князя Григория Александровича Потемкина.

«Каков красавец, — залюбовалась императри­ца, — ох, князюшка, друг сердешный, знает, чем пора­довать меня может».

Взяв пакет, Екатерина отошла к распахнутому ок­ну, поближе к свету и свежему воздуху. По мере чтения ее стареющее лицо все больше озарялось улыбкой.

— Право, господин Сенявин, сия новость нам радо­стна. Какая виктория славная, — воскликнула она не­вольно, обращаясь к Храповицкому, — ныне, Алек­сандр Васильевич, флот наш Севастопольский взял верх над турецкой эскадрой подле острова Фидониси.