Открыть ящик Скиннера
Шрифт:
— Знаете, голос меня больше не беспокоит, — и доктора в ответ только улыбнулись. — Когда я отсюда выйду? — наверное, спросил Розенхан, и в голосе его прозвучала легкая паника — боже, что он наделал… — Когда я отсюда выйду?
— Когда поправитесь, — ответил ему врач. Но он же здоров: у него все в норме, давление 110/80, пульс 72 — его организм работает, как хорошо смазанная машина. Это не имело значения. Не имело никакого значения то, что его разум совершенно ясен. Ему поставили диагноз «параноидальная шизофрения» и заперли в лечебнице на много дней.
Посредине отделения находилось застекленное помещение, которое Розенхан скоро начал называть «загоном для быков». Там суетились сестры, разливая по пластиковым стаканчикам винно-красное лекарство и раскладывая таблетки — разноцветные, как конфетки,
Пациенты психиатрической клиники «невидимы, недостойны того, чтобы на них обращать внимание», — писал впоследствии Розенхан. Он видел, как сестра, войдя в полную народа общую комнату, расстегнула блузку и стала поправлять бюстгальтер. «Чувства, что она пытается выглядеть соблазнительно, ни у кого не возникло, — продолжал Розенхан. — Она скорее просто нас не замечала». Он видел, как пациентов били; одного из них свирепо наказали просто за то, что тот сказал сестре: «Вы мне нравитесь». Розенхан не описывает длинных ночей, проведенных на узкой койке, когда каждые пятнадцать минут в палату заглядывал санитар с фонариком; яркий золотой луч не освещал ничего, абсолютно ничего. О чем он тогда думал? Тосковал ли он по своей жене Молли? Гадал ли, как идут дела у двух его малышей? Тот мир должен был казаться ему таким далеким, хоть лечебницу от его дома отделяло не больше сотни миль, как говорит нам объективная наука. Осмос — в социальном отношении иллюзия. Мембраны не являются полупроницаемыми: они — сплошные перегородки, разделяющие пространство — ты здесь, я там. Может быть, нас разделяет всего секунда, но что касается предубеждений и ярлыков — это вечность.
Розенхан и его сподвижники получали лечение, и когда они описывали радости и разочарования своей обычной жизни — не забудьте, они говорили чистую правду во всем, за исключением жалобы на «голоса», — обнаружилось, что их прошлое трансформируется так, чтобы соответствовать диагнозу: «Белый мужчина, возраст 39 лет. Выявлена длительная история склонности к резко противоположным эмоциям в отношениях с окружающими. Аффективная стабильность отсутствует. Хотя пациент говорит о наличии у него нескольких близких друзей, эти отношения двусмысленны». В 1973 году Розенхан писал в «Сайнс», одном из самых престижных научных журналов: «Несомненно, значение, приписанное высказываниям пациента, определялось диагнозом: шизофренией. Будь известно, что пациент «нормален», приписанное значение было бы совсем другим».
Странная вещь: другие обитатели психиатрической лечебницы в отличие от докторов, по-видимому, знали, что Розенхан здоров. С другими участниками эксперимента по всей стране происходили те же странности: сумасшедшие лучше выявляли нормальных, чем их врачи. Один молодой человек, подойдя к Розенхану в общей комнате, сказал: «Вы не свихнулись. Вы — журналист или исследователь», а другой пациент предположил: «Вы инспектируете лечебницу».
Находясь на лечении, Розенхан выполнял все распоряжения, требовал себе привилегий, помогал другим пациентам решать их проблемы, давал юридические консультации, вероятно, много играл в пинг-понг и вел подробные записи, что персонал лечебницы квалифицировал как «писательское поведение» и видел в нем проявление параноидальной шизофрении. И вдруг в один прекрасный день по причинам столь же произвольным, как и причины его госпитализации, Розенхан был выписан. Воздух был обжигающе холодным. Розенхан узнал нечто очень тревожное: в психиатрических лечебницах в пациентах не видели людей; психиатрия была психически больна. Во скольких же клиниках по всей стране, гадал он, люди так же, как и он, получают неверный диагноз, ненужное лечение и удерживаются против собственной воли? Может быть, ярлык «безумие» и порождает безумие: диагноз влияет на состояние мозга, а вовсе не наоборот? Может быть, не наш мозг формирует нас? Может быть, это мы формируем свой мозг? Может быть, нас создает этикетка, прикрепленная к нам. Приближалась зима, и падал снег, меняя очертания зданий и автомобилей. Лечебница становилась белой и быстро исчезала из виду, лишившись материальности.
В 1966
Учителям были сообщены не имеющие никакого значения результаты тестирования, и через год Розенталь и Якобсон снова обследовали детей. Выяснилось, что ученики, отнесенные к группе «спурта», добились больших академических успехов, чем остальные. Более того, дети из этой группы показали явный рост коэффициента интеллекта, особенно в 1–2-х классах; это говорило о том, что на данный показатель возможности и ожидания воздействуют так же, как и выявленные способности.
Еще раньше, в начале XX века, другой своего рода «эксперимент» показал влияние ожиданий на интерпретацию событий. Это очень странная история, в которой фигурирует конь по имени Ганс, который, как все думали, умел считать. Если вы задавали Гансу (которого скоро стали называть Умным Гансом) арифметическую задачу, он, топая копытом, сообщал ответ. Люди платили деньги, чтобы посмотреть на Ганса и задать ему задачу, снова и снова экспериментируя с самым большим, несомненно, лабораторным животным, известным психологии.
Однако в 1911 году нашелся скептик, человек по имени Оскар Пфунгст, который стал наблюдать за Гансом. Внимательно следя за ним сквозь очки на протяжении многих дней и ночей, он обнаружил, что конь, конечно, считать не умел, но научился стучать копытом, ориентируясь на подсказки со стороны зрителей. Например, когда число ударов копытом достигало правильного значения, зрители неосознанно совершали еле заметные движения — поднимали брови, склоняли голову, — и Ганс останавливался. Вот так-то: никакого отношения к умению считать фокус не имел; конь просто улавливал скрытые сигналы, посылаемые ему окружением. Лошади и люди восприимчивы, так что Гансу оставалось только подтвердить устоявшееся мнение, каким бы абсурдным оно в данном случае ни было; отсюда ясно видно, как далеко мы готовы зайти, чтобы подтвердить то, что нам хочется подтвердить.
Розенхан знал о Розентале и Якобсоне, об Умном Гансе и скептике О. Пфунгсте, спасителе разума, но он знал и о кое-чем еще. Хотя все эти эксперименты демонстрировали силу предубеждений и контекста в восприятии реальности, ни один из них не касался медицины, к которой себя с гордостью относит психиатрия. В пенсильванской государственной лечебнице работали дипломированные врачи, и они совершали очень скверные, хуже того — глупые ошибки. Встретившись со своими сподвижниками после окончания эксперимента, Розенхан узнал, что всем им, за исключением одного, был поставлен диагноз «шизофрения» на основании единственного глупого симптома (тому участнику эксперимента, который оказался исключением, был поставлен диагноз «маниакально-депрессивный психоз» — тоже достаточно тяжелое клеймо). Как выяснилось, средний срок пребывания в лечебнице составил девятнадцать дней (при максимуме в пятьдесят один и минимуме — семь). Розенхан узнал, что все участники потеряли в статусе и, наконец, что все они были выписаны с заключением о ремиссии заболевания, что, конечно, означало, что здравость их рассудка так и не была обнаружена, а психическое здоровье воспринималось как временное явление, так что им предстояло снова и снова подвергаться лечению.
Все это случилось, когда Розенхану было под сорок; он был лысым, могучего сложения мужчиной, известным своими розыгрышами и гостеприимством: на вечеринки у себя дома он приглашал по пятьдесят человек. Он обожал щедрое угощение и в конце концов установил на своей кухне две посудомоечные машины, чтобы не возиться с тарелками.
Приятельница и коллега по Стэнфордскому университету Флоренс Келлер говорит о Розенхане:
— Дэвид — единственный известный мне человек, который расширил свой дом после того, как дети отправились в колледж, — чтобы устраивать более многолюдные вечеринки. — Потом Келлер добавляет: — Он здорово умел управляться со словами, но вы никогда не чувствовали, что в самом деле его знаете. Он всегда оставался в маске.