Открытие мира
Шрифт:
– За мостом упала, - определяет Шурка.
– Не в зачет!
– сердито кричит Яшка.
– Какой хват! Сам, тятька, води, коли играть с нами хочешь.
Такое предложение всем приходится по душе. Дружный хор, перебивая гармоники и песни, гремит на всю улицу:
– Новенькому водить!
– Дяде Роде водить!
– И повожу, - соглашается тот, посмеиваясь в бороду.
Ну что за дядя Родя! Будь все мужики такие, куда веселее жилось бы ребятам на свете.
– Чур, мазурики, не плутовать!
– строго предупреждает
– Нет, нет, по-честному... вот те крест!
– обещают ребята.
Горев, продолжая сидеть на луговине с молчуном Аладьиным, залился тихим смехом.
– Узнаю Родиона... Погоняйте этого старого мерина, ребята, хорошенько!
Гм!.. Пожалуй, этот питерщик все-таки стоящий человек.
– Руки зачесались, - откликается дядя Родя, крепко потирая ладони.
Он смотрит поверх мальчишеских голов куда-то вдаль загоревшимися глазами. Наверное, высматривает, как ему ловчей бежать за "курой".
– Руки - мало. Надо, чтобы мозги зачесались, - говорит Горев, покусывая кренделек уса.
– Эк, наигрывают! Не гармони - оркестр на Марсовом поле, - восторженно мотает он головой, жмурясь и притопывая. Зря не взял я Володьку своего. Посмотрел бы, сорванец, на тихвинскую, красавицу... Люблю, грешный, этот праздничек. Девки-то, девки как зазывают, негодницы! Теперь бы мужикам песенку затянуть. То-то хорошо было бы.
– Вывелись настоящие певуны. Последний, Игнат, помер, - сказал Никита.
– Да... слышал. Доконала матушка-чахотка... А певуны, Никита Петрович, не могут перевестись. Без песни - хоть тресни, жить скучно. Горев помолчал.
– А ведь я нарочно приноровил, к этому деньку приехал, ей-богу!
– тихонько признался он и опять залился слабым смехом.
Между тем Яшка принес из-за моста "куру". Посовещавшись, ребята уступили черед Шурке, как самому ловкому игроку. Надо заводить дядю Родю до седьмого пота.
Гордый и счастливый, Шурка, с трудом сдерживая пробиравший его смех, бьет палкой не по деревяшке, а по земле. Дядя Родя, обманутый, кидается к кругу, растопырив руки.
А ловить-то нечего - "кура" смирнехонько лежит на траве.
– Что, тятька, съел?
– ехидно спрашивает Яшка и от радости пляшет.
Шурка обманул подряд несколько раз, потом неожиданно так хватил по деревяшке, что дядя Родя опомниться не успел, как "кура" пролетела над его растрепанной головой.
– Лови!
– Жулик ты, Александр!
– непритворно, по-настоящему сердито сказал дядя Родя, отправляясь искать деревяшку.
В круг он, конечно, издалека не попал, промазал, но и Шурка маху дал: ему не надо было отбивать, а он, раззадорясь и понадеявшись на себя, отбил и неловко - только самым кончиком палки - задел "куру". Она отлетела близехонько.
– Попался, мошенник? Не плутуй, поделом!
– проговорил безжалостно дядя Родя.
Шурка надеялся, что Яшкин отец все-таки плохо знает правила игры, опять кинет деревяшку и он успеет исправить
– Еще бы! Такому длинному это очень просто, - сконфуженно пробормотал Шурка, оправдываясь, потому что слышен был ропот приятелей.
– А вот был бы ты маленький, как мы, тогда тебе не достать бы во веки веков. И опять водить бы пришлось.
– Ладно, уступаю, - примирительно ответил дядя Родя, не снисходительно - этого бы Шурка не потерпел, - а по самой правде.
– Вижу, охота вам заводить меня до смерти... Погодите же, ведь я тоже мазурничать умею, - стращал он.
И принялся, в свою очередь, обманывать Шурку. Притворялся, что кидает деревяшку в круг. Шурка взмахивал палкой - и попусту: "кура" и не думала расставаться с ладонью дяди Роди.
Все ребята пришли на помощь Шурке. Целая изгородь палок защищала заветное местечко. Яшкин отец протестовал, но в ответ неслись хохот, крики, визг.
– Сдаюсь!
– взмолился наконец дядя Родя.
– Отступного давай, отступного!
– требовали ребята.
– Копейку могу.
– Пять!
– Две, - набавил дядя Родя.
– Три, - уступил, перемигнувшись с друзьями, Шурка.
– Три копейки последнее наше слово... Или будешь водить до самого утра, - пригрозил он.
– Караул... грабят! Спасай, Афанасий Сергеич!
И тут произошло невероятное. Ненастоящий питерщик полез в кармашек-кошелек, что был пришит на поясе, и дал ребятам двугривенный.
– Спасибо, - сказал за всех Шурка.
Он здорово ошибся - питерщик был настоящий.
Теперь, играя, Шурка поглядывал уважительно на черную, заправленную в брюки косоворотку Афанасия Горева, на его широкий матерчатый пояс с кошелечками, на мятую кепку с пуговкой.
Шурка видел, как сельские мужики, направляясь по шоссейке к казенке, где вот-вот должна была начаться беседа, заворачивали на лужайку у моста, чтобы поздороваться с Горевым, трясли ему руку, одни молча, с любопытством, другие с усмешкой, большинство же справлялись о здоровье и о том, каким таким хорошим ветром занесло его из Питера. Бороды у мужиков в улыбках топорщились вениками. Мужики доставали кисеты, присаживались на минутку на луговину да так на ней и оставались.
Всего этого они не делали, даже когда Миша Император на тройке из Питера прикатил. Было чему удивляться. Сам дядя Ося Тюкин ни разу не назвал Горева мытарем, как он любил всех называть, а величал по имени и отчеству. Правда, Устин Павлыч, появившийся тут же у моста, без картуза и очков, но еще с застегнутым, нетронутым воротом чесучовой рубахи, приветствовал нового питерщика непонятно:
– А-а, ваше сиятельство... обуховский граф собственной персоной пожаловали!.. Что, али опять ривалюция началась?