Открыватели дорог
Шрифт:
Вот эту-то широкую программу и предъявил своему ученику Павел Николаевич Графтов.
Павел Николаевич выглядел, как полагается настоящему музыканту. В мягкой шляпе, в рубашке с отложным воротничком, под которым вместо галстука был повязан черный шелковый шнурок, в мягких туфлях с высокими гетрами, он поражал воображение учеников и манерами и одеждой. Да и лицо его под светлой мягкой шляпой внушало доверие выражением доброты и страстности. А когда он, сняв шляпу и отогрев дыханием пальцы, садился за рояль, когда руки его взлетали над клавишами так, словно они гнались за звуками, догоняли их, — в эти часы он был великолепен. И Алексей Горячев всей душой любил своего учителя, хотя и знал, что сам Павел Николаевич не стал ни дирижером, ни исполнителем, ни даже кандидатом искусствоведческих наук, редактором или критиком.
Разговор происходил в пустом классе после того, как другие ученики уже ушли.
Над нотными пюпитрами и ученическими столами нависла тишина. Рояль сумрачно темнел в углу, похожий на большое животное, утомленно привалившееся к стене для ночлега. Многие животные спят стоя, так же дремал и побитый, поцарапанный поколениями учеников рояль — добродушное, но отнюдь не прирученное существо. Алеша знал, как он бывает непокорен, если не показать ему сразу власть.
— Что же вы решили, Алеша? — с напускным оживлением спросил Павел Николаевич. Он только что провел четыре урока, ему хотелось тишины, но упрямый мальчик не желал ответить на прямой вопрос: пойдет ли он в консерваторию?
— Я хочу подать заявление в университет, на физико-технический факультет.
— Ну зачем вам это, помилуйте! — жалобно сказал Павел Николаевич. — Если бы вы были крепким, здоровым юношей, тогда, может быть, у вас и хватило бы сил на овладение этой наукой. Но ведь вы часто болеете, пропускаете занятия, выдержите ли вы университетский курс?
Графтов был прав. В последние школьные годы Алеша болел слишком часто. То ангина, то воспаление легких, то общая слабость. Военные полуголодные годы не прошли для него бесследно. Даже от занятий гимнастикой болезненного школьника освободили.
Но сам-то себя он не освобождал. Он отлично понимал, что если не переломит себя и свою хворость, то ни физиком, ни пианистом не станет. И пытался закалить себя, свою волю, свое довольно хилое тело. В десятом классе он «шел на медаль», как говорили однокашники.
Павел Николаевич снова повторил все свои аргументы. Упрямый ученик медленно покачивал головой: «Нет-нет-нет!» Павел Николаевич воскликнул:
— Но почему же тогда физико-технический? Вы кончаете школу с медалью. Идите туда, где медалистов принимают без экзаменов! Это позволит вам не отрываться от музыки.
Алексей смущенно улыбнулся.
— А если я хочу проверить свои силы и знания? Этот факультет новый. Там особые требования. Пусть они сами решат, гожусь ли я. Ну а если не примут, вернусь к вам…
— Но что вас привлекает в физике? После этих взрывов, после угрозы заражения воздуха от испытаний, после того, как физика стала подлинным бедствием для человечества, ваше намерение кажется мне просто безрассудным!
— Но ведь у медали есть и другая сторона: мирное применение атомной энергии…
— Ах, бросьте вы! — устало сказал Графтов. — Я расспрашивал. Кто-то из ваших прославленных теоретиков сказал по этому поводу довольно зловещие слова: «Человечество погибнет не от атомной бомбы, а от мирного применения атомной энергии. Отходы из реакторов — вот где лежит угроза…» Разве это не так?
— Ну, пессимисты бывают разные: и преувеличивающие опасность, и не замечающие ее, — суховато ответил начинающий физик. Но, увидев дрогнувшие губы учителя, смягчился: — Я ведь только хочу попытать свои силы, Павел Николаевич. И потом я же сказал: если там у меня ничего не получится, я приду к вам.
— Боюсь, что у вас получится! — со вздохом ответил Павел Николаевич, вставая, и принялся надевать пальто трясущимися старыми руками. Алеша помог ему.
Но Графтов не забыл ученика. После каждых экзаменов в приемной комиссии нового факультета появлялась странная фигура музыканта. Его скоро стали встречать как своего: «Горячев — пятерка!»
После третьей пятерки Павел Николаевич больше не показывался ни на факультете, ни в доме Горячевых. Ученик изменил ему.
Но Алеша не забыл учителя. Получив студенческое удостоверение, он принес учителю бутылку вина и торт. Графтов сердито сказал:
— Я не девушка… К чему мне приношения?
— А я пока не научился пить коньяк! — напомнил Алеша.
— Прикажете рассматривать вашу бутылку как успокоительные капли? — спросил Графтов.
— Нет, как языческое жертвоприношение.
— От меня теперь ваша зачетка не зависит.
— Но мои знания зависят, — жалобно сказал Алеша.
— Я никогда не был силен в физике и математике, — холодно ответил Павел Николаевич.
— А я все еще слаб в музыке…
Это неожиданное признание вернуло Графтову всю его доброту. Но понять своего ученика он так и не смог. Однако побоялся спрашивать, зачем ему теперь музыка. Просто отодвинул немудрые дары Алеши, раскинул на пианино ноты Дебюсси, сказал:
— В прошлый раз мы остановились на творчестве «Могучей кучки». Теперь вам предстоит великое удовольствие понять экспрессионистскую музыку французов. Надеюсь, что в середине года мы сможем перейти к испанцам с их новой экстраполяцией музыки как духовного начала и с полным отрицанием чувственного. Прошу начинать!
Лицо его побледнело от волнения, он склонил голову, словно подставляя ухо под ливень звуков. И когда длинные Алешины пальцы заметались по клавишам, Павел Николаевич закачался в такт, вытягивая жилистую шею, теребя развязавшиеся концы шнурка-галстука, будто наблюдал, успевает ли догнать эти быстрые звуки его ученик.
Алексей делал все как надо. И доброе, благостное чувство постепенно все отчетливее проступало на лице Павла Николаевича. Он снова поверил в своего ученика.