Открыватели дорог
Шрифт:
Значительно позже он, к своему несчастью, понял, что Нонна производила такое же впечатление на очень многих людей. Но в тот день он ни о чем не думал, кроме того, что, если захочет, может часто-часто ее видеть, разговаривать с нею и, кто знает, вдруг привлечь ее внимание к своей скромной особе.
Он не удержался и шепнул Чудакову — все-таки это был брат студент среди других, незнакомых и малознакомых людей, с которым не грех было поделиться впечатлениями:
— Какая красивая у Михаила Борисовича дочь…
И очень огорчился, услышав ответ Чудакова:
— Избалованная девица! Не в моем вкусе.
Тут Алексей сравнил Нонну с женой Чудакова и с некоторой
А Нонна будто и не замечала, что происходят «смотрины». Она мило болтала с Аннушкой, ни на минуту не оставляла ее своими заботами, тем более что Аннушкина п р о с т о т а еще больше подчеркивала ее собственную тонкую прелесть. Нонна щебетала о школьных приключениях, вспоминала каких-то «мальчиков», которые будто бы интересовали обеих подруг и чуть ли не заставили их соревноваться. Ярослав начал уже всерьез прислушиваться к этой болтовне, но вовремя уловил насмешливый взгляд жены и прочитал в нем: «А пусть ее!.. Это она всегда так…» — и смилостивился.
Аннушка отлично знала его ревнивый характер, но умела усмирять своего мужа. И Чудаков подумал: «В школьные годы Аннушке было не до увлечений. Отец погиб в конце войны, и трудное, а проще говоря, голодное время продолжалось для нее до поступления в университет, когда она сразу стала получать повышенную стипендию, да и то отдавала половину матери и братишке. А на голодный желудок развлекаться не очень хочется», — это Чудаков знал по себе.
К концу вечера Нонна добилась своего: один из помощников Михаила Борисовича, которого все называли просто Крох — на самом деле его фамилия была Крохмалев, — включил магнитофон с последними джазовыми новинками и пригласил Аннушку. И тут произошло нечто неожиданное: солидный Крох, пошептавшись о чем-то с Аннушкой, вдруг пустился в новомодный в те годы рок-н-ролл, и Аннушка завертелась как юла. И все сразу переменилось в ней: полные ее губы показались чуть ли не негритянскими, движения стали отточенными и вместе с тем мягкими, и Чудаков недовольно отвел глаза. Он любил, когда его Аннушка танцевала, но хотел, чтобы она делала это для него и с ним, а тут немолодой ученый топтался возле нее, как слон вокруг тоненькой змейки, и все пялили на них глаза. Хорошо еще, что старый соратник Михаила Борисовича Подобнов пригласил хозяйку дома, а известный дубнинец Тропинин — Нонну, пошли танцевать и другие, и Крохмалеву пришлось перейти на обычный темп: места для рок-н-ролла оказалось мало. Чудаков перестал злиться, и все пошло обычным порядком: мужчины постарше вышли в кабинет, к бару, кто-то из физиков заспорил с другим, только Алексей Горячев стоял в сторонке, жадно следя за каждым движением Нонны. Однако умный хозяин не забывал о гостях, и, едва магнитофон утих, послышался его мягкий голос:
— Друзья, среди нас есть начинающий физик, обладающий к тому же незаурядным музыкальным талантом! Крох, уймитесь вы с вашим «хобби»! Вот у Горячева действительно «конек», на котором не стыдно прокатиться!
Все «хоббисты» окружили Алексея, поздравляя его с оригинальным «коньком». Тут были домашние поэты, собиратели икон, любители репродукций, почитатели джаза, сборщики разноцветных коктебельских камешков. Но музыканта еще не бывало, и Алексей, слегка побледнев, медленно прошел к роялю.
Крох бросился поднимать крышку. Алексей чуть тронул клавиши — инструмент оказался отличный, истинно «консерваторский», и вот неробкая мелодия протанцевала по клавишам и заполнила комнату.
Ярослав
И вот даже шепот стих, музыка властно овладела всеми присутствующими, хотя многие, наверно, как и сам Ярослав, слушали ее только по воскресеньям, через радиоприемники, и уж совсем не знали, что ж такое играет студент. Впрочем, нашлись и знатоки: Бронислава Григорьевна с восторгом сказала:
— Божественно! Это Рахманинов!
Нонна строго взглянула на мать, и Чудаков так и не узнал, чем же Алексей Горячев увлек своих слушателей.
Алексей закончил игру грозным аккордом, встал и, сколько его ни упрашивали, больше не подошел к инструменту. Но если он хотел добиться, чтобы его приняли как своего, то достиг большего. Уже и Михаил Борисович поглядывал на него с несомненным уважением, уже и Нонна отошла от Кроха и заговорила с Алексеем на профессиональном языке музыкантов, который был столь же непонятен Чудакову, как любой незнакомый язык.
Воспользовавшись этой внезапной развязкой, Чудаков подошел к профессору, поблагодарил за прием, кивнул Аннушке и вышел в коридор, надеясь скрыться, так сказать, по-английски. Но музыка что-то нарушила в непринужденном веселье, все сразу принялись откланиваться, торопиться, кто-то кого-то просил подвезти, кто-то уславливался о встрече в следующую субботу. Очарование кончилось.
7. ДОРОГУ ОСИЛИВАЕТ ИДУЩИЙ
Нет, очарование осталось…
Оно проникало в сознание Чудакова медленно, однако Ярославу все чаще хотелось увидеться с Алексеем, поспорить с ним, послушать его. Постепенно он стал своим человеком в доме Алексея, где старый учитель физики — с таким же, как у Алексея, лицом, похожим в профиль па зубцы пилы, только большой, какой плотники пилят бревна на тес, — доживал свой век, потеряв веру в свои знания. Тяжелое доживание!
И в доме Чудакова Алексей тоже постепенно становился своим. Этому предшествовали долгие споры с Аннушкой, даже ревность Аннушки: выяснилось, что новая дружба требует не меньше сил и времени, чем любовь.
Зато «информация», которую так любил собирать Чудаков, оказывалась все полнее и полнее. И можно было ставить самый главный вопрос: как этот юноша, от природы, казалось бы, приспособленный только к музыке, болезненный, даже хилый, как этот юноша вдруг проник в совершенно иную область, в которой все было так зыбко, неустойчиво, где еще только познавались новые законы природы, а ошибка могла стать последней в жизни, как у минера во время войны.
А ведь было в юности Алексея Горячева время, когда он жил тихо и мирно, во всем подражая своему отцу. У отца был спокойный и постоянный мир, и старый учитель с совершенной точностью отвечал своим десятиклассникам, как этот мир устроен, если они были достаточно любознательны, чтобы задавать такие вопросы.
Все, видимо, началось со взрыва атомных бомб над Хиросимой и Нагасаки. Не эти ли взрывы вдруг перевернули мироощущение многих взрослых, а юношей, только что начавших изучать вечный, постоянный, неизменный мир, толкнули толпами в новую науку — атомную физику, в новый мир, который именно им надлежало теперь приводить в порядок, открывая новые законы взамен низвергнутых? В сущности, все революции делают молодые, а разве новая наука не сломала все старые представления о физическом мире вокруг нас?