Ожерелье королевы

Дюма Александр

Жанна, будучи совершенной женщиной, если такие существуют; Жанна, женщина с головы до ног; Жанна, гордившаяся своей внешностью вплоть до последнего волоска; Жанна, которая чувствовала потребность нравиться и побеждать, используя все свои преимущества, — не могла понять того, что женщина может придерживаться иных воззрений в этом деликатном вопросе.

«Ее величество досадует, — сказала она себе. — А если есть досада, то должно быть и нечто другое».

И, рассудив, что ударом кремня можно высечь огонь истины, она принялась защищать г-на де Рогана со всею силой ума и любопытства, которыми природа, как доброе мать, столь щедро ее наделила.

Королева молчала.

«Она слушает», — сказала себе Жанна.

Но графиня, введенная в заблуждение своей дурной натурой, даже не замечала, что королева слушает ее из великодушия, так как при дворе не принято говорить хорошее про тех лиц, о которых короли плохого мнения.

Это совершенно новое нарушение традиций, это отступление от обычаев двора радовало королеву и делало ее почти счастливой.

Мария Антуанетта видела сердце там, куда Бог вложил лишь высохшую и жаждущую влаги губку.

Королева поддерживала разговор все с той же благосклонной задушевностью. Жанна была как на иголках, ее поведение стало стесненным: она уже не видела возможности уйти, пока ее не отпустят, хотя только что у нее была отличная роль посторонней, которая просит разрешения удалиться. Но вдруг в соседней комнате раздался чей-то молодой, радостный, громкий голос.

— Граф д’Артуа! — сказала королева.

Андре тотчас же встала. Жанна собралась уйти, но принц так быстро вошел в комнату, где находилась королева, что выйти оказывалось теперь невозможным. Тем не менее г-жа де Ламотт проделала то, что на сцене называется ложным уходом.

Принц остановился, увидев эту красивую даму, и поклонился ей.

— Графиня де Ламотт, — сказала королева, представляя Жанну принцу.

— А! — произнес граф д’Артуа. — Надеюсь, что вы уходите не из-за меня, графиня?

Королева сделала знак Андре, и та удержала Жанну.

Этот знак следовало понимать так: «Я собиралась проявить щедрость к госпоже де Ламотт, но не успела; отложим это на некоторое время».

— Вы вернулись с волчьей охоты? — сказала королева, подавая своему деверю руку по английскому обычаю, входившему в моду.

— Да, сестра моя, и я очень удачно поохотился, так как убил семерых волков, а это очень много, — отвечал принц.

— Вы сами их убили?

— Я не совсем в этом уверен, — сказал он со смехом, — но, по крайней мере, мне так сказали. Кстати, сестра моя, вы знаете, что я заработал семьсот ливров?

— И каким образом?

— За голову каждого из этих ужасных зверей платят по сто ливров… Это дорого, но я охотно бы дал даже двести за голову газетчика. А вы, сестра моя?

— А, — сказала королева, — вы уже знаете эту историю?

— Граф Прованский рассказал мне ее.

— Уже третьему, — отвечала Мария Антуанетта. — Месье — рьяный, неутомимый рассказчик. Поведайте нам, в каком виде он вам это преподнес?

— В таком виде, что вы оказались белее горностая, белее Венеры-Афродиты. У нее есть еще и другое имя, которое оканчивается на «ена». Его вам могут назвать ученые. Мой брат граф Прованский, например.

— И все-таки он вам рассказал все происшествие?

— С газетчиком? Да, сестра моя. Но ваше величество вышли из него с честью. Можно даже сказать, сочинив один из тех каламбуров, какие господин де Бьевр изобретает ежедневно, — происшествие с чаном отмыто.

— Какая ужасная игра слов!

— Сестра моя, не будьте немилостивы к паладину, явившемуся предложить вам свое копье и руку. К счастью, вы ни в ком не нуждаетесь. Ах, милая сестра, вот что значит быть действительно счастливой!

— Вы называете это счастьем? Слышите, Андре?

Жанна рассмеялась. Видя, что граф не сводит с нее глаз, она расхрабрилась. Слова королевы были обращены к Андре, а отвечала на них Жанна.

— Конечно, счастьем, — повторил граф д’Артуа, — ведь легко могло случиться, дорогая сестра, во-первых, что госпожи де Ламбаль не было бы с вами.

— Разве я отправилась бы туда одна?

— А во-вторых, что госпожа де Ламотт могла не встретиться вам, чтобы помешать войти.

— А, вам известно, что графиня была там?

— Сестра моя, когда граф Прованский принимается что-нибудь рассказывать, то рассказывает все. Наконец, могло случиться, что госпожи де Ламотт не оказалось бы в Версале в нужный момент, чтобы выступить свидетельницей. Вы, вне всякого сомнения, скажете мне, что добродетель и невинность подобны фиалке, которую можно узнать и не видя ее; но из фиалок, когда их увидят, сестра моя, делают букеты и бросают их, насладившись ароматом. Вот моя мораль!

— Она великолепна!

— Какая есть… словом, я вам доказал, что счастье было за вас.

— Очень слабо доказали.

— Хотите лучших доказательств?

— Это было бы не лишним.

— Так вот, вы несправедливо обвиняете судьбу, — сказал граф, делая пируэт, чтобы опуститься на софу рядом с королевой, — так как вы счастливо избежали неприятностей от знаменитой поездки в кабриолете…

— Раз, — сказала королева, загибая один палец.

— От чана…

— Два, я веду счет. Ну дальше?

— И от эпизода на балу, — сказал он ей на ухо.

— На каком балу?

— На балу в Опере.

— Что вы сказали?

— Я сказал — на балу в Опере, сестра моя.

— Я вас не понимаю.

Граф рассмеялся.

— Как я глуп, говоря с вами о секрете!

— Секрете! В самом деле, брат мой, сразу видно, что вы говорите о маскараде: вы меня совершенно заинтриговали.

Слова «бал», «Опера» коснулись слуха Жанны. Она удвоила внимание.

— Тише! — сказал принц.

— Вовсе нет, вовсе нет! Объяснимся, — возразила королева. — Вы упоминали про эпизод в Опере; в чем было дело?