Ожерелье королевы
Шрифт:
Он стал искать его, грозил, кричал: если этот человек прячется, то, значит, боится его, а если он боится, то победа на стороне Босира.
Олива заставляла его прекратить эти поиски и отвечать на ее вопросы.
Босир, видя, что с ним грубо обращаются, в свою очередь повысил голос.
Олива, уже не чувствовавшая себя виновной, так как доказательства исчезли — quia corpus delicti aberat, по выражению закона, — стала громко кричать; Босир, решив заставить ее замолчать, хотел закрыть ей рот рукой или, вернее, попытался показать, что хочет это сделать.
Но эта была его ошибка: Олива поняла по-своему этот примирительный жест Босира. Навстречу его руке, приближавшейся к ее лицу, она выставила свою руку, столь же ловкую и быструю, какой была недавно шпага незнакомца.
Эта рука внезапной квартой и терцией парировала движение противника и, размахнувшись, ударила Босира по щеке.
Босир ответил боковым ударом правой руки, который заставил опуститься обе руки Олива и скандальным образом вызвал яркую краску на ее левой щеке.
Вот это-то момент их беседы и уловил незнакомец, спускаясь с лестницы.
Объяснение, начатое таким образом, всегда влечет за собой скорую развязку; но тем не менее всякая развязка, — даже самая хорошая, — чтобы быть драматичной, требует долгих приготовлений.
Олива в ответ на пощечину Босира пустила в него тяжелым и опасным метательным снарядом — фаянсовым кувшином; Босир ответил ей на это при помощи мулине тростью, которая разбила на пути несколько чашек, сломала свечу и наконец опустилась на плечо молодой женщины.
Взбешенная, она прыгнула на Босира и схватила его за горло. Несчастному поневоле пришлось ухватиться за то, что ему попалось под руку на угрожавшей его жизни Олива.
Он разорвал ее платье. Олива, оскорбясь за себя и жалея платье, выпустила добычу; Босир не устоял на ногах и отлетел на самую середину комнаты. Естественно, он поднялся с пола еще более рассерженный.
Но так как сила неприятеля измеряется его способностью к самообороне и даже победитель уважает ее в противнике, то Босир, возымевший немалое почтение к Олива, снова вернулся к словесной форме переговоров.
— Вы зловредное создание, — начал он, — вы разоряете меня.
— Нет, это вы меня разоряете, — ответила Олива.
— О, я ее разоряю, когда у нее ничего нет!
— Скажите лучше, что у меня теперь больше ничего нет. Скажите, что это вы продали, проели, пропили и проиграли все, что у меня было.
— И вы смеете попрекать меня моей бедностью?
— А почему вы бедны? Это порок.
— Я сумею разом избавить вас от всех ваших пороков.
— Побоями?
И Олива потрясла в воздухе тяжелыми каминными щипцами, что вынудило Босира отступить назад.
— Вам не хватало только одного: взять себе любовников, — продолжал он.
— А как вы назовете тех негодниц, которые сидят около вас в притонах, где вы проводите дни и ночи?
— Я играю, чтобы иметь средства к жизни.
— И вы делаете это очень удачно: мы умираем с голоду. Прекрасное ремесло, нечего сказать!
— А вы, с вашим ремеслом, рыдаете, когда вам порвут платье, так как у вас нет денег, чтобы купить другое. Прекрасное ремесло, черт возьми!
— Получше вашего! — в бешенстве воскликнула Олива. — И вот вам доказательство.
И она выхватила из кармана горсть золота, которую швырнула на пол.
Луидоры покатились со звоном и рассыпались в разные стороны: одни запрятались под мебель, другие продолжали катиться ребром до самых дверей, третьи, наконец, сразу, как бы обессилев, упали плашмя; изображенные на них лица сверкали золотыми блестками.
Когда Босир услышал этот металлический дождь, застучавший по дереву мебели и полу комнаты, он почувствовал нечто вроде головокружения; пожалуй, было бы вернее сказать, нечто вроде угрызений совести.
— Луидоры, двойные луидоры! — воскликнул он, остолбенев.
Олива держала в руке другую пригоршню монет. Она швырнула их в лицо и в протянутые руки Босира, совершенно ослепленного этим потоком золота.
— О-о! — воскликнул он. — Да она богата, эта Олива!
— Вот что мне приносит мое ремесло, — цинично произнесла она, отталкивая резким ударом туфли золото, которым был усеян пол, и Босира, ставшего на колени, чтобы подобрать монеты.
— Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать… — считал он, весь дрожа от радости.
— Негодяй! — произнесла Олива.
— …девятнадцать… двадцать один, двадцать два…
— Трус!
— … двадцать три, двадцать четыре… двадцать шесть.
— Подлец!
Слышал ли Босир эти слова или покраснел сам по себе, но он поднялся с пола.
— Итак, — сказал он настолько серьезным тоном, что ничто не могло быть комичнее, — итак, мадемуазель, вы делали сбережения, лишая меня самого необходимого?
Олива, смутившись, не нашлась, что ответить.
— Итак, — продолжал негодяй, — вы предоставляли мне ходить в изношенных чулках, в порыжевшей шляпе, в платье с вытертой и разорванной подкладкой, а сами берегли эти луидоры в своей шкатулке? Откуда у вас эти деньги? Они остались от распродажи моих вещей, когда я соединил свою злосчастную судьбу с вашей!
— Мошенник! — прошептала тихо Олива.
И она бросила на него взгляд, исполненный презрения. Но Босир нисколько не смутился.
— Я прощаю вам, — сказал он, — не вашу жадность, но вашу бережливость.
— А вы только что хотели меня убить!
— Я был прав тогда, но был бы не прав теперь.
— Почему это, скажите на милость?
— Потому что теперь вы настоящая хозяйка, вы вносите свою долю в хозяйственные расходы.
— Я вам повторяю, что вы негодяй!
— Моя маленькая Олива!