Ожерелье королевы
Шрифт:
Карета тронулась и вскоре исчезла.
— Вот поистине приятное приключение! — воскликнула молодая женщина. — Это очень любезно со стороны господина Месмера. О, как я устала! Он это, вероятно, предвидел… Он действительно замечательный врач.
С этими словами она поднялась на третий этаж и остановилась на площадке, куда выходили две двери.
На ее стук немедленно открыла какая-то старуха.
— Добрый вечер, матушка; ужин готов?
— Да, и даже стынет.
— А он здесь?
— Нет, его еще нет; а господин здесь.
— Какой господин?
— С которым вам нужно было переговорить сегодня вечером.
— Мне?
— Да, вам.
Этот разговор происходил в маленькой комнатке, заменявшей прихожую и отделявшей площадку лестницы от большой комнаты, выходившей окнами на улицу.
Через стеклянную дверь можно было различить внутренность освещенной лампой комнаты, имевшей если не вполне удовлетворительный, то, по крайней мере, сносный вид.
Старые занавески из желтой шелковой материи, истертые и местами побелевшие от времени, несколько стульев, крытых зеленым утрехтским бархатом, большая резная шифоньерка с двенадцатью ящиками и старая желтая софа — вот какова была роскошь убранства комнаты.
На камине стояли часы и по бокам их две синие японские вазы, заметно надтреснутые.
Молодая женщина открыла стеклянную дверь и подошла к софе, на которой удобно расположился господин довольно представительной наружности, скорее полный, чем худой; его красивая белая рука перебирала богатое кружевное жабо.
Вошедшая не была знакома с этим человеком, но наши читатели узнают его без труда. Это был тот самый господин, что собрал группу любопытных на пути мнимой королевы, тот самый, что заплатил за памфлет пятьдесят луидоров.
Молодая женщина не успела первая начать разговор. Загадочный посетитель сделал ей легкий полупоклон и заговорил, устремив на хозяйку квартиры оживленный и благосклонный взор:
— Я знаю, о чем вы хотите спросить меня; но вы скорее получите желаемый ответ, если позволите мне самому предложить вам несколько вопросов. Вы мадемуазель Олива?
— Да, сударь.
— Прелестная женщина, очень нервная и очень увлеченная системой господина Месмера.
— Я только что от него.
— Прекрасно! Но, судя по тому, что можно прочесть в ваших прекрасных глазах, от этого вам не стало яснее, почему вы находите меня на вашей софе. А вы это-то и желали бы главным образом узнать?
— Вы угадали, совершенно верно, сударь.
— Сделайте одолжение, присядьте… Если вы будете стоять, то я буду вынужден также встать, и тогда нам не удастся спокойно беседовать.
— Вы можете похвалиться крайней своеобразностью своего поведения, сударь, — заметила молодая женщина, которую мы будем с этой минуты звать мадемуазель Олива, так как она соблаговолила откликнуться на это имя.
— Мадемуазель, я вас только что видел у господина Месмера и нашел вас такой, какой и хотел увидеть.
— Сударь!
— О, не пугайтесь, мадемуазель: я не говорю вам, что нашел вас очаровательной… Нет, это походило бы на объяснение в любви, а оно не входит в мои намерения. Поэтому не отодвигайтесь от меня, прошу вас, или вы вынудите меня кричать во все горло.
— Но чего же вы хотите в таком случае? — наивно спросила Олива.
— Я знаю, — продолжал незнакомец, — вы привыкли слышать от всех, что вы красивы… Я же думаю иначе и хочу предложить вам нечто иное.
— Сударь, ваш тон по отношению ко мне, право…
— Не волнуйтесь, прежде чем не выслушаете меня… Но не прячется ли здесь кто-нибудь?
— Здесь нет никого, сударь, но в конце концов…
— В таком случае, если здесь нет никого, то будем говорить свободно. Что бы вы сказали о небольшом союзе между нами?
— Союзе? Вы видите…
— Вы опять заблуждаетесь. Я говорю с вами не о связи, а о союзе. Я говорю с вами не о любви, а о делах.
— Каких же делах? — спросила Олива с любопытством, обнаруживавшим и полное изумление.
— Как вы проводите день?
— Но…
— Не бойтесь; я здесь не для того, чтобы осуждать вас. Расскажите мне все, чем вы занимаетесь.
— Я ничего не делаю или, по крайней мере, стараюсь делать как можно меньше.
— Вы ленивы.
— О!
— Прекрасно.
— А, вы находите это прекрасным?
— Конечно. Что мне за дело до того, что вы ленивы? Любите вы гулять?
— Очень.
— Посещать балы, театры?
— Чрезвычайно.
— Хорошую жизнь?
— Это в особенности.
— Если бы я дал вам двадцать пять луидоров в месяц, отказали бы вы мне?
— Сударь!
— Милая мадемуазель Олива, у вас опять появились подозрения, а между тем между нами было условлено, что вы не будете возмущаться. Я сказал двадцать пять луидоров, но могу изменить эту цифру и на пятьдесят.
— Я предпочла бы пятьдесят луидоров двадцати пяти, но еще лучше пятидесяти луидоров в моих глазах право самой выбирать себе любовника.
— Черт возьми, да ведь я уже сказал вам, что вовсе не желаю быть вашим любовником. Так что оставьте остроумие в покое.
— В таком случае, черт возьми, что же вы мне прикажете делать, чтобы заработать ваши пятьдесят луидоров?
— Разве мы сказали пятьдесят?
— Да.
— Пусть будет пятьдесят. Вы меня станете принимать у себя, будете со мной как можно любезнее, будете опираться на мою руку, когда я пожелаю этого, и станете ждать меня там, где я вам скажу.
— Но у меня есть любовник, сударь.
— Так что ж из этого?
— Как что?
— Да… Прогоните его, черт подери!
— О, Босира не так-то легко прогнать.