Ожерелье королевы
Шрифт:
Однако на первых же шагах этого пути, столь соблазнительного для людей с пылким, но все время сдерживаемым воображением, она встретила препятствие.
У привратника ее ожидал посыльный в сером. Он состоял на службе у г-на принца де Рогана и принес от его высокопреосвященства записку следующего содержания:
«Госпожа графиня,
Вы, без сомнения, не забыли, что мы с Вами должны покончить с кое-какими делами. Быть может, у Вас короткая память, но я никогда не забываю того, что мне понравилось. Имею честь ждать Вас там, куда Вас доставит предъявитель этого письма, если вы ничего не будете иметь против».
Вместо подписи стоял пастырский крест.
Госпожа де Ламотт, которую вначале раздосадовала эта помеха, немного подумала и, со свойственной ей быстротой, приняла решение.
— Садитесь рядом с кучером, — сказала она посыльному, — или дайте ему адрес.
Серокафтанник сел на козлы, а г-жа де Ламотт — в карету.
Через десять минут графиня приехала в предместье Сент-Антуан, в один из тех недавно благоустроенных уголков, где высокие деревья, такие же старые, как и само предместье, закрывали красивый домик, выстроенный при Людовике XV в стиле шестнадцатого века. Однако внутри дом отличался несравненным комфортом века восемнадцатого.
— О! Домик для свиданий! — пробормотала графиня. — Вполне естественно для такого знатного вельможи принимать меня здесь, но это унизительно для меня, урожденной Валуа. Однако что делать…
В этих словах, выражавших не то раздражение, не то покорность судьбе, сосредоточилось все ее неутомимое честолюбие, все безумные желания, таившиеся в ее душе.
Но едва только она переступила порог особняка, как уже приняла определенное решение.
Ее вели из комнаты в комнату, и каждой из них она удивлялась все больше, пока не дошла до маленькой столовой, обставленной с необыкновенным вкусом.
Там сидел кардинал, ожидавший ее в одиночестве.
Его высокопреосвященство перелистывал какие-то брошюры, очень похожие на собрание памфлетов, которые тысячами обрушивались в то время на Францию, как дождь, стоило только ветру подуть из Англии или Голландии.
Увидев графиню, он встал.
— А, вот и вы! Благодарю, госпожа графиня, — обратился он к ней и подошел, чтобы поцеловать ей руку.
Но графиня отступила на шаг с презрительным и оскорбленным видом.
— Что такое? Что с вами, сударыня? — спросил кардинал.
— Вы не привыкли, не правда ли, монсеньер, к такому обращению со стороны женщин, которых ваше высокопреосвященство удостаивает чести быть приглашенными сюда?
— О, госпожа графиня…
— Мы в вашем домике для свиданий, не правда ли, монсеньер? — продолжала графиня, бросая вокруг себя презрительный взгляд.
— Но, сударыня…
— Я надеялась, монсеньер, что ваше высокопреосвященство соблаговолит вспомнить о моем происхождении. Я надеялась, ваше высокопреосвященство соблаговолит вспомнить и другое: хотя Бог осудил меня на бедность, он, по крайней мере, оставил мне гордость, приличествующую мне по моему происхождению.
— Ну-ну, графиня, я вас считал умной женщиной, — сказал кардинал.
— Вы, монсеньер, называете, по-видимому, умной любую женщину, равнодушную ко всему, которая смеется над всем и даже над позором… Но таких женщин, — извините меня, ваше высокопреосвященство, — я привыкла называть иначе.
— Нет, графиня, вы ошибаетесь; я называю умной любую женщину, которая умеет слушать, что ей говорят, и не высказывается раньше, чем выслушает своего собеседника.
— Я слушаю вас.
— Я желал бы поговорить с вами о серьезном деле.
— И вы для этого заставили меня прийти в столовую?
— Да… Или вы, может быть, предпочли бы, чтобы я вас принял в будуаре, графиня?
— В этом есть, действительно, некоторая разница.
— Я того же мнения, графиня.
— Итак, речь идет только об ужине с вами, монсеньер?
— Ни о чем больше.
— Тогда, ваше высокопреосвященство, будьте уверены, что я очень чувствительна к такой чести, как это мне и подобает.
— Вы смеетесь надо мной, графиня?
— Нет, я просто смеюсь.
— Смеетесь?
— Да. Вы предпочли бы, может быть, чтобы я сердилась? На вас, однако, трудно угодить, монсеньер.
— Нет, вы очаровательны, когда смеетесь, и я ничего так не желал бы, как видеть вас всегда смеющейся. Но вы не смеетесь в данную минуту. О нет, нет… Эти полуоткрытые губки, за которыми виднеются прелестные белые зубы, говорят скорее о гневе.
— Нисколько, монсеньер… Меня совершенно успокоила эта столовая.
— Очень рад.
— И я надеюсь, что вы здесь хорошо поужинаете.
— Я хорошо поужинаю? А вы?
— Я не голодна.
— Как, сударыня, вы отказываетесь угостить меня ужином?
— Я не понимаю вас.
— Вы меня прогоняете?
— Я не понимаю вас, монсеньер.
— Выслушайте меня, дорогая графиня.
— Слушаю.
— Если бы вы не были так разгневаны, то я сказал бы вам, что, как бы вы ни старались, вы не сделаетесь от этого менее очаровательной… но так как всякий комплимент подвергает меня риску быть изгнанным, то я молчу.
— Риску быть изгнанным? Право, монсеньер, прошу вас извинить меня, ваши слова становятся все более непонятными.
— А между тем все, что здесь происходит, совершенно ясно.
— Извините, монсеньер, но у меня голова идет кругом.
— Хорошо. Прошлый раз вы принимали меня у себя, по-видимому, в несколько тесном помещении; вы находили, что оно не вполне подходяще для особы с вашим именем и рангом. Это заставило меня сократить свой визит и, кроме того, вызвало ко мне некоторую холодность с вашей стороны… Тогда я подумал, что вернуть вас в вашу среду, в подобающие вам условия жизни — то же, что дать подышать птичке, которую ученый держит под колпаком, где нет воздуха.