Паблисити Эджэнт
Шрифт:
– Ну граждане, я с вас прямо худею.
– Досмеиваясь вытянул он.
– Это кому же такая дикая мысль в голову пришла?
– Да кто ж сейчас вспомнит.
– Буркнул я, удивляясь как это можно было по-верить Женке Соболевой, первейшей сплетнице среди всех моих знакомых сплетниц, имеющей самый длинный язык из всех известных мне языков.
– Ох, люди, люди.
– Не понятно чему вздохнул он.
В ресторан он меня всё же пригласил, только выпивать мне было нельзя, а значит пятьдесят процентов всего удовольствия, я однозначно потерял. Ну да ладно, хоть поем вкусно, а поесть
– Ну так где же ты был, если не в Китае?
– Решил удовлетворить я своё любо-пытство, после того как удовлетворил первый голод маленькой порцией го-вяжьей отбивной с шалфеем и ещё какой-то хренью.
– Индия, Иран, Эмираты.
– Вот это да, а на ком ты там женился?
– Да кто тут у вас сивым мерином заделался!? Я и не разводился даже!
– Во как.
– Сказал я многозначительно, но лишь для того, что бы поддержать разговор, и сильно не отвлекаться от жареных свиных рёбрышек в соусе бар-бекю. Цимус, советую, особенно вегетарианцам.
– Вот так.
– Значит и в Китае ты не был, и не разводился, и в монахи Шаолиньские не пошёл.
– Тут Сеня фужер с водкой чуть мимо рта не пронёс.
– Ты это серьёзно?
– Серьёзней некуда.
– Мама рОдная. Ну трепачи, лишь бы языком почесать.
– А чего ещё делать Сень? Тут ведь скука смертная, дом, работа, работа, дом. У всех дела, заботы, дети, тёщи, ремонты, машины и прочие сады, дачи и огороды. Друзей видим редко, а про приятелей, и говорить не чего. Вот ты спроси меня о наших общих знакомых, я лишь руками разведу, хотя далеко не так занят, как они все.
– Да ладно тебе жаловаться, везде так, и всегда так, по-другому быть не мо-жет. Мы взрослеем...
– Скорее уж стареем.
– Перебил я и, заказал себе двести пятьдесят коньяка, решив ехать, домой на такси, и получить-таки свои сто процентов удовольст-вия.
– Нет, пока ещё взрослеем, - не согласился седеющий Арсений Николаевич - стареть мы начнём тогда, когда нам жить станет не интересно, когда мы пе-рестанем удивляться чему-либо, хотя бы той же самой неистребимой чело-веческой глупости. Старость это когда тебя уже абсолютно ничего не волнует.
– Заключил он.
– Скажи это буддистским монахам, вот они удивятся.
– А причём тут монахи? А, ты об этом, о самоограничении. Ну да, есть что-то в буддистах и стариках общее. Хм, и правда есть. Только одним хочется, что бы хоть что-нибудь хотелось, а другим хочется что бы ничего не хотелось. - Он поднял свой фужер, я рюмку и мы выпили за религию.
– Так о чём это я?
– О взрослении.
– Точно. Домашние заботы, рабочие моменты, дети, ответственность, всё это новый уровень наших взаимоотношений с социумом, вернее это и есть сам социум. Согласись, странно было бы, имея своих детей, ответственные должности, и при этом вести себя как безголовые студенты, какими мы ко-гда-то были.
– Он закусил и продолжил.
– С трудом представляю себе адвоката, отца семейства в виде супруги и трёх сорванцов, не способного защитить своего подзащитного по той лишь простой причине, что ему в лом было ознакомиться с делом, и он, видите ли, бухал с друзьями адвокатами и гонялся за короткими юбками подруг адвокатесс.
– А что, нет таких?
– Появляются периодически, но сам понимаешь, такие нахрен никому не нужны, да и сами адвокаты-собутыльники, великая редкость.
– Ну и какой из этого вывод?
– Поспешил спросить я, пока он не кинулся в новые рассуждения.
– Да простой. Так устроено общество. Человек должен, или принуждён, смотря под каким углом ты привык на это смотреть, пройти все стадии взросления, что бы в конце своего пути ничего не хотеть и спокойно двинуть кони.
– Или заделаться монахом и разом перешагнув все ступеньки, свалиться на самую последнюю, с которой, с чистой совестью, опять же сыграть в ящик.
– Примерно так.
– Кивнул Сеня, закусывая водочку отварной телятиной и грибочками.
– Да ты сволочь Арсений.
– Вот те на! А я-то тут причём?
– Ну как, ты нарисовал такую безрадостную картину, что не только детей ро-жать, жить не хочется.
– Это не я, все претензии к нашей среде обитания, ибо среда обитания фор-мирует человека, а за одно, и весь социальный строй.
– Во загнул!
– Я почесал нос вилкой.
– Давай, за среду обитания.
– Мы сдви-нули хрусталь и выпили. Не знаю как там водка, но коньячок скользнул по пищеводу и мягко ухнул в желудок, обдав теплом все внутренности. На лбу даже испарина выступила.
– На счёт среды обитания я возможно с тобой и соглашусь, - теперь уже меня потянуло философствовать - человек уже много тысяч лет пытается изме-нить эту среду и кое в чём даже преуспел, но отношения в нашем социуме, как были на уровне первобытнообщинного строя, так и остались. Скажешь слишком мало изменений в среде? Снова соглашусь, мало, но они есть! А стало быть, и межличностные отношения должны были измениться, а с ними и социум.
– Ты чего-то меня совсем запутал Вась. Погоди.
– Он махнул фужер, выцелил вилкой рыжик в тарелке, и хряпнув его всеми четырьмя зубцами, отправил в рот.
– Если я тебя правильно понял, ты утверждаешь, что среда не влияет на человека, или влияет лишь косвенно.
– Почему не влияет, влияет, но совсем не так как раньше. Меньше, я бы ска-зал. А всё остальное, ну то, что не от среды, создано самим человеком и, со-циум тоже.
– Сеня подумал несколько секунд, пожевал и кивнул.
– Верно. Но всё равно, что бы ни создал человек, всё носит отпечаток среды, в которой он воспитывался из поколения в поколение. Матрица.
– Тебе не кажется, что мы начинаем по кругу ходить?
– Спросил я разлив на-питки по ёмкостям.
– Возможно.
– Легко согласился Арсений.
– И поэтому надо выпить.
– Ну, за причину и следствие, и не важно, что было раньше!
– Будем!
Дальше разговор вильнул в сторону наших общих знакомых, где я добросо-вестно (как и предупреждал) разводил руками. А Арсений всё пытал меня, что да как, да кто с кем, почему и отчего так вышло. У меня создалось такое впечатление, как будто он на родине лет десять не был. Хотя откуда мне знать, может там, на чужбине год за пять идёт.
– М-да, хреновый из тебя информатор Вася, ни чего-то ты не знаешь, и ни кем не интересуешься.