Паблисити Эджэнт
Шрифт:
– Ну мы же не живём вместе, ты же знаешь.
– Ну да.
– Три года назад Наталья Сергеевна решила свести нас с Марьяной (глянулся я ей) и упросила своего мужа взять приятеля его дочери на работу, я как раз тогда ушёл из сыскного агентства и, честно сказать, целыми днями хреном груши околачивал, а заодно заводил романы направо, и налево. О коварном плане Натальи Сергеевны я тогда ещё не догадывался и потому с лёгкостью согласился поболтать с Протасовым о моей будущей работе, благо мы с ним и раньше пересекались, так что Наталье Сергеевне особо упрашивать своего благоверного не пришлось. Жизнь побежала заведомо известной дорожкой, семейные праздники, общие интересы, работа, решение домашних проблем, которые в избытке подвозил Протасов младший, но вот с
С одной стороны, подумаешь квартира, живи и радуйся, а с другой я стал им обязан, если они устраивают мою жизнь, значит, они решают, как мне жить. По-другому не бывает. С этим мне трудно было согласиться, но Марьяна могла перевесить всё, быть рядом с ней, любить её, это очень много, возможно даже больше, чем я заслуживал, так я, во всяком случае, считал, но оказалось не всё так просто. Быть рядом с ней, это значит быть рядом с её семьёй, жить интересами их семьи, а я хотел свою. К тому же Марьяна была Протасов 2, то есть один в один её папенька, и всё что она говорила, делала, или думала, должно было восприниматься как истина в последней инстанции, что мало какому мужику в любимой женщине понравится. Нет, я не хочу сказать, что Геннадий Петрович был деспотом, самодуром или снобом, он в принципе был нормальным мужиком, который хотел всем своим близким добра, и не делал различий между рабочими и семейными отношениями, он мог вызвать меня к себе в кабинет и с одинаковой интонацией отчитать меня за косяк по работе, и за косяк в семейных отношениях. Правда в конце каждой выволочки всегда извинялся, что лезет в нашу жизнь, но Марька его дочь и я должен сделать выводы. Так я и поступил после очередного скандала, сказал Марьяне, что нам нужно пожить отдельно, подумать из-за чего у нас постоянно возникают ссоры и изменить это. Но моя любовь ничего менять не хотела, она хотела, что бы я был рядом, сейчас и немедленно, вот только добивалась этого на свой лад. А именно постоянными звонками ни один из которых не кончился хотя бы нейтральным "пока, до встречи", или "увидимся". Двухнедельная "пауза" своих плодов не принесла, и тогда Марьяна решила действовать через папу. Она упросила его придержать для меня вакантное место финансового директора с повышенным окладом, и если я вернусь, то оно будет моим, на что я, само собой не согласился, и даже написал заявление об уходе, чем немало удивил Протасова и, по-моему, после этого он меня начал уважать. Тогда она потребовала меня уволить, Протасов тоже спорить не стал и сразу после увольнения заключил со мной партнёрское соглашение, по которому я объявляюсь свободным агентом и работаю, с кем хочу. Хотя, с кем хочу, не совсем верно, мы с ним заключили джентльменское соглашение, что работать я буду только с его фирмой. Мне выгодно, ему выгодно, клиентам и подавно, все остались в выигрыше, и даже Марьяна, которая получила собственную квартиру, о которой давно мечтала. Два Протасовых в одной квартире, это даже для Протасовых много.
– Я позвоню, пока.
– И нажал отбой.
– Шеф, разворачивай, и снова рули к ОВД.
– Что-то забыл?
– Справку о том, что человек не совершал самоубийство.
– На автомате отве-тил я.
– А разве такие справки выдают?
– Ну, если вломить кого-нибудь, - решил пошутить я - то выдают.
– Таксист остановил свою колымагу и сказал:
– Вылазь.
– Чего?
– Вылазь говорю! Вломить человека он захотел ради какой-то справки! По-шёл отсюда на хер!
– Да пошутил я, ты чего!
– Вылазь падла, а то ща достану монтировку, и тебе никакая справка не пона-добится, кроме как из морга!
– Язык мой, враг мой. Я поскорей выскочил из машины и, захлопнув дверь, покрутил пальцем у виска.
– Идиот.
– Водитель, матерясь, полез под сидение, должно быть за обещан-ной монтировкой, а я быстрым шагом потопал к ближайшей остановке. Про-катился на халяву, правда, попусту.
Когда я подошёл к зданию районного ОВД, Мусатин всё ещё стоял у врат этого чистилища, потягивал минералку, и любовался свинцовым небом, сыплющем мокрый снег на его грешную голову.
– Чего забыл? - Вопрос мне показался подозрительно знаком.
– Ты бумаженцию одну можешь состряпать?
– В смысле?
– Даю сто против одного, что он сейчас подумал о туалетной бу-маге.
– Ну ты же знаешь, что официальная версия смерти Протасова это самоубий-ство, а с таким..., как бы..., диагнозом, в церкви не отпевают.
– Как это официальная, она, по-моему, единственная.
– Да тут такое дело, полковник тот, из конторы, анализ крови Протасову сде-лал, и выяснилось, что моему шефу какую-то мерзость то ли вкололи, то ли вдохнуть дали, вот он и того..., ну ты понимаешь.
– Капитан, сдвинув кепку на затылок, почесал белобрысую маковку.
– Как бы там ни было, а это всё-таки самоубийство, и совершать чин отпева-ния над усопшими нельзя, вот если бы он был наркоман, то....
– Да я же тебе говорю, дубина ты стоеросовая, отравили его! Короче мне на-до к полковнику идти.
– Не надо тебе никуда ходить, в церкви сами должны решить....
– Да ходили уже...
– Ты дослушай, приходской священник такие дела не решает, если самоубийство стало следствием тяжёлого психологического нарушения, то на чин отпевания нужно получить одобрение в епархиальном управлении. Это делается архиереем на общем собрании.
– Справку дашь?
– Достал. Жди здесь.
– И откуда ты всё это знаешь.
– Знаю.
– Через десять минут у меня на руках была индульгенция для моего шефа, правда, в Бога он никогда не верил, но для родных, какое это имеет значение? Вот лично для меня какое, хотя я и не родня? Да никакого, чело-века нет, и как говорится, вечная память, земля ему пухом и царствие небес-ное. Я конечно не могу назвать себя атеистом в полном смысле этого слова, но так же не могу назвать себя истинно верующим человеком. По-моему ве-рить - это жить по заповедям, от и до, не приступая их даже в мыслях, на первый взгляд не так трудно, но вы попробуйте. Вспоминая свои далеко не благие деяния, я задумываюсь, а совершая их, думал ли я о Боге? Понимал ли, что поступаю не как христианин? Нет. (Не правда ли пафосно звучит?)
– А тело когда отдадут?
– Спросил я.
– Да хоть сегодня, если успеете.
– Спасибо.
Со своей невысокой колокольни я смотрю на то, что творится вокруг и, вспоминая свои дела, понимаю, что по-другому быть не может. Я пригляды-ваюсь к Нему (хотя и не представляю кто он) и всеми силами надеюсь, что Он приглядывается ко мне, а не записал экстерном в геенну огненную. Но как бы там ни было, волновать меня это будет когда мне, как обычно неожиданно, стукнет лет этак шестьдесят, а пока я стараюсь об этом не думать, потому что если думать об этом постоянно и серьёзно, то реально становится страшно и сразу хочется в монастырь.
В доме Протасовых настроение было сами понимаете какое, Наталья Серге-евна прибывала в каком-то замороженном состоянии, она постоянно зами-рала над какими-нибудь мужниными вещами, брошенными пару дней назад в спешке, и вздрагивала всем телом от частых телефонных звонков, с соболезнованиями, и расспросами, на которые у неё уже сил не хватало. Новость о смерти Протасова разлеталась со скоростью мысли и казалась людям столь невероятной, что многие звонили, будучи совершенно уверены, что это чья-то злая шутка или нелепое недоразумение.
В самом доме крутилось несколько расторопных и незаметных бабулей, кто они такте и чем они занимались, я понял не сразу. Одна постоянно завешивала зеркала, вторая скатывала паласы и напольные ковры, а третья, по второму разу, собралась мыть полы. Все они, постоянно и тихо переговаривались и при всей их незаметности создавали какую-то деловую суету, поразительным образом успокаивающе действующую.
– Наталья Сергеевна, здравствуйте.
– А Вася, здравствуй, здравствуй, давно ты к нам не заходил.
– Она заботливо погладила плечи пиджака висящего на кресле.