Падай, ты убит!
Шрифт:
— Нет.
— Ты взял письмо?
— Думайте что хотите. Ведь вам нужен преступник, и вы готовы поверить кому угодно.
— Марсела врет?
— Спроси у нее.
— Но она утверждает, что видела, как ты взял письмо.
— Видела... Или ей показалось... Из туалета, когда при этом занят еще чем-то очень важным, все что угодно может показаться.
— Ничем я не была занята. Я зашла в туалет только для того, чтобы спрятаться. Вы взяли это письмо, сунули в задний карман брюк и быстро вышли в сени, будто вас кто-то позвал. И появились, когда уже собрались остальные.
— Что скажешь, Митя? — спросил Ошеверов.
Шихин повертел в воздухе растопыренными пальцами и уронил руку на колено.
— А я не вижу большой разницы между письмом, уткой, колбасой, — заметила Валя и тем дала понять, что готова на разрыв дружеских отношений с кем угодно, и даже со всеми сразу. — Он запросто мог его проглотить, коль у нас уже стало доброй традицией уничтожать следы путем их поедания.
— Скажи мне, Игореша, друг любезный, — ты взял письмо из моего кармана? — продолжал допытываться Ошеверов.
— Отстань! Я не желаю с тобой разговаривать.
— Ты согласен поговорить о письме с кем-то другим?
— Ни с кем я не желаю об этом говорить. Оставь меня в покое.
— Если я правильно понял, ты хочешь сказать, что письма не брал и тебя унижает само подозрение, так?
— Наконец до тебя начинает что-то доходить!
— С шоферами это бывает...
Игореша не произносил ни одного определенного слова, ничего не отрицал, ни на чем не настаивал. Ошеверов на какое-то время растерялся — все его удары приходились мимо, он никак не мог попасть в Ююкина.
— Значит, так... Если тебя унижает мое подозрение, если тебя возмущает утверждение этой прекрасной девушки, которой так не повезло с отцом, то тем самым ты хочешь сказать, что письма не брал?
— Ты всегда все понимаешь правильно! — вел свою линию Игореша, понимая, что любое его утверждение окажется уязвимым.
— Ну, ты и даешь, Игореша! — расхохотался Васька-стукач. — У тебя спрашивают простым человечьим языком — брал письмо или нет? А ты чешешься, как пес блохастый!
— И ты, значит, решил включиться в борьбу за справедливость? — Игореша хмыкнул. — Ну и кадры у вас, ребята, один другого краше!
— Надо же! Не ухватишь! Тогда мы поступим проще. Илья, где лежало это вонючее письмо?
— Вот в этом кармане! Все остальные документы на месте... И нрава, и путевка, и паспорт... — Ошеверов который раз перебрал свои бумажки. — Письма нет. А Игореша занимается не то словоблудием, не то блудословием...
— Подожди, Илья! Давай сюда свои шоферские бумаги. — Васька-стукач взял документы и сосредоточенно поднес к носу.
— Что ты их нюхаешь! — заорал Ошеверов. — Потом воняют! Бензином! Соляркой! Чем они еще могут вонять!
— Очень хорошо! — чем-то восхитился Васька. — Шаман! Шаман! — заорал он в сад. — Сюда! Ко мне!
Где-то в темноте сада возникло движение, яростный шорох, нарастающий шум, повизгивание, и на террасу впрыгнул, преодолев сразу все ступеньки, мокрый, рыжий, радостный пес. Он отряхнулся, обдав всех брызгами, и замер. Что дескать, тут у вас случилось, зачем звали, чего делать?
Васька-стукач дал Шаману понюхать ошеверовские документы, потом отвел его в сени, а бумаги, перетянутые черным резиновым колечком, сунул под самый потолок. — Ищи! — приказал он Шаману, открыв дверь. — Ищи!
Шаман взвизгнул, крутнулся, сделал круг но террасе, останавливаясь у каждого на долю секунды, так же легко пробежал мимо Игореши, но сразу вернулся и, глядя ему в глаза, залаял. Хватит, мол, меня разыгрывать, я тебя раскусил и давай, не тяни, выкладывай, чего ты там спрятал. Вертясь вокруг Игореши, Шаман все старался ткнуться мокрым черным носом в карман, на который недавно показывала Марсела своим пальчиком, еще хранящим, надо полагать, запах жареной утки. Но не будем упрекать ее и осуждать. Она увидела утку, утка ей понравилась, Марселе и в голову не пришло заподозрить какие-то чревоугодные устремления отца родного, Ивана Адуева. Однако, когда пришло время разоблачить доносчика, она проделала это твердо и бестрепетно, чего так часто не хватает нам, ребята. Что-то останавливает, может быть, неуверенность в том, что мы действительно все видели собственными глазами, ведь нас частенько убеждают в том, что увиденное имеет совсем другой смысл или не имеет никакого смысла. А мы соглашаемся, да, дескать, простоваты, виноваты, не умыты. И при этом делаем многодумные гримасы — как же, как же, понимаем, сознаем, одобряем. Куда деваться, мы родились и выросли в мире, искореженном и раздавленном скрипучим колесом истории, которое слишком долго крутил колчерукий параноик, усмехаясь в прокуренные усы. Вряд ли Марсела смогла бы уверенно сказать, как звали властолюбца, и слава Богу! Это и позволило ей, легко подняв руку, указать злодея.
А мы, ребята! Припомните, кто хоть раз указал пальцем на человека бесчестного, продажного, корыстолюбивого? Кто? Бесчестным, продажным и корыстолюбивым мы пожимаем руки, улыбаемся, виляя мысленно задом, и посылаем поздравительные открытки! И знаем, знаем, что делаем.
Ну да ладно. Хоть Марсела смогла поступить безоглядно, Ошеверов немного сохранился, Шаман не осторожничает, не лукавит... Какая-никакая, а все надежда на будущее.
Итак — Шаман.
Не выдержав, перемазанными в земле лапами он поскреб белоснежный зад Игореши, оставляя на нем срамные полосы. Ошеверов подошел, залез в Игорешин карман, невольно ощутив жидковатую ягодицу, и развел руками, какие могут быть только у водителя, занимающегося междугородными перевозками контейнеров с мерзлым морским окунем.
— Пусто! — сказал Ошеверов виновато.
— Ни фига! — воскликнул Васька-стукач с некоторой ожесточенностью, и Автор не мог не подумать: не старался ли он усердием смягчить свою вину перед Шихиным? А может, дело в другом — Васька доказывал чистоту официального доноса, его нравственность по сравнению с бесчестием доноса по собственному желанию. — Ни фига, — повторил он тихо, но твердо. — Шаман! Ко мне! — и снова, уведя Шамана в сени, приказал сообразительному псу: — Ищи!
Гости рванулись следом, так что весь дверной проем в сени оказался заполненным человеческими лицами. О, если бы в этот момент кто-то догадался сфотографировать лица друзей, обрамленные деревянной рамой! Но не беда, эта картина всегда будет стоять перед мысленным взором Автора, да и Шихину он не даст забыть о ней.
— Ищи! — повторил Васька-стукач.
Почувствовав ответственность, Шаман рванулся в одну сторону, в другую, выскочив на кухню, тут же вернулся и, уже не колеблясь, ткнулся носом в щель между досками пола. И завыл, заскулил жалобно, неосторожно вдохнув запах подлости, шедшей из-под пола.
— Это уже не собачье чутье, верхнее или нижнее, — сказал Аристарх, когда я рассказал ему о том, как изобличали доносчика. — Что Шаман мог уловить в воздухе, перемешанном гостями, которые толпами бегали на кухню, привлеченные утиным запахом, носились с ошеверовской канистрой, перепрятывая ее друг от друга, потом Федулова закатила истерику Федулову, требуя, чтобы он снял с себя наконец рейтузы, и так далее. Нет-нет. — Аристарх покачал головой. — Шаман уловил запах подлости. Да вы все достаточно надежно улавливаете психологическую вонь подлости, только не доверяете себе, не можете поверить собственным чувствам, предвидениям, прозрениям.