Падение Царьграда
Шрифт:
Когда паланкин внесли в дом, то Сергию показалось, что солнце померкло. Впервые он направился в свою обитель со светлыми мыслями в голове и до глубокой ночи всё думал о молодой красавице.
VII
ЕРЕТИЧКА
В то время когда монахи окружали часовню на Влахернских высотах и коленопреклонённо молились, к игумену обители святого Иакова подошёл посланный от императора с просьбой, чтобы он занял место перед дверью святилища. Старик повиновался и всю ночь, несмотря на свою старость и болезнь, простоял там на коленях, молясь о благословении императора и империи, которые он пламенно любил. Рядом с ним находился Сергий, смиренно держа факел. Если бы это происходило днём ранее, то молодой послушник думал бы только о службе, но теперь образ молодой индийской княжны мешал ему молиться, и все его усилия отогнать от себя это видение ни к чему не приводили: он мечтал о ней.
Прошло много часов, и наступил конец ночи. Сначала показалась светлая полоса над Скутарийскими высотами, а затем настал день. Император вышел из часовни и вернулся во дворец.
Игумен обители святого Иакова так утомился, что не мог уже идти домой пешком, а отправился в паланкине. Сергий пошёл рядом и, когда они достигли ворот монастыря, молча попросил благословения у старика.
— Не оставляй меня, сын мой, — сказал он, — твоё присутствие служит мне большим утешением.
Хотя Сергий хотел отправиться в Терапию, он безмолвно последовал за игуменом, бережно провёл его по коридору до скромной кельи, а там помог раздеться и лечь на койку.
— Ты добрый сын, Сергий, — сказал старик, — ты предан Богу, и Господь тебя благословит. Иди с миром!
Сергий поцеловал руку игумена и сказал:
— Отец игумен, позволь мне отлучиться на несколько дней, к княжне Ирине, в Терапию.
— Сын мой, — произнёс игумен после минутного молчания, — я знал отца Ирины и всей душой сочувствовал ему. Я ходил со всем братством к императору, чтобы вымолить его освобождение из тюрьмы, а когда его освободили, то я сердечно радовался. Я говорю это для того, чтобы ты понял, как тяжело мне говорить против его дочери. Но я делаю это из чувства долга к тебе, которого Господь привёл под моё покровительство. Княжна ведёт жизнь, непривычную для нас, православных. Конечно, нет греха в том, что она ходит всюду с открытым лицом, причём, надо отдать ей справедливость, она ведёт себя очень скромно. Но её пример может дурно действовать на других женщин, не отличающихся её высокими достоинствами, к тому же её поведение, как оно ни скромно, привлекает слишком большое внимание. Ещё непонятнее тот образ жизни, который она ведёт в Терапии. Неприлично молодой женщине одной жить во дворце в такой близости от нечестивых турок. Не имея мужа, она должна была бы лучше поселиться в монастыре, в Царьграде или на островах. Конечно, я не верю, чтобы она во зло употребляла свою свободу, как ходят толки, что она, пользуясь своей свободой и одиночеством, поклоняется Богу не по канонам нашей церкви. Одним словом, она еретичка.
Сергий вздрогнул. Это обвинение дышало угрозой не только молодой княжне, но и ему самому.
— Отец игумен, — сказал он, желая узнать подробнее, в чём заключалась, по мнению игумена, ересь княжны, — я не обращаю внимания на те сплетни, которые ходят о княжне, — всегда клевещут на всё чистое, светлое, но обвинение в ереси дело другое. Скажи мне, почему ты считаешь её еретичкой?
— Я не смогу в двух словах тебе этого объяснить, — отвечал игумен, — но постараюсь дать тебе хоть понятие об этом. Ты знаешь и веришь, что вся суть православия заключается в символе веры, который установлен Никейским собором под председательством величайшего из императоров, Константина. Долго этот символ веры был твёрд, как камень, но теперь его хотят пошатнуть. Тебе известны те распри и партии, которые существуют в нашей церкви?
— Я слыхал, что есть римская партия и греческая, но я так недавно прибыл в Константинополь, что желал бы узнать о них из твоих уст.
— Благоразумно сказано, — заметил игумен, — будь всегда так мудр, и благословение святого Иакова будет всегда на тебе! У нас две партии: греческая и римская, последнюю называют азимитской, но это глупое прозвище. Я и всё моё братство принадлежим к римской партии и не обращаем никакого внимания, когда Схоларий презрительно называет нас азимитами. Мы не клятвопреступники, — прибавил он с неожиданным пылом, потом, несколько успокоившись, продолжал кратко объяснять основные пять пунктов различия между греческой и римской церквами, настаивая на правильности толкования последней, а когда он кончил это догматическое изложение, то произнёс: — Все эти вопросы были порешены на недавнем флорентийском соборе, и там, одиннадцать лет тому назад, император, патриархи, митрополиты и другие служители алтаря подписали гепнотикон, или акт, об унии. Когда вернулись император и семьсот духовных лиц в Константинополь, то толпа, встретившая их, вопрошала: «Что вы сделали, как порешили насчёт нашей веры?» Император молча поспешил в свой дворец, а митрополиты, епископы и другие духовные лица, в том числе Схоларий, отвечали, поникнув головой: «Мы продали вашу веру, мы стали азимитами». Толпа спросила: «Зачем вы подписали акт унии?» А они отвечали: «Мы боялись франков». Но мало того, что, говоря это, они нарушили клятву, данную при подписании акта унии, говорят, что многие из них взяли деньги за то, чтобы его подписать, следовательно, они прежде продали свою душу, а потом сделались клятвопреступниками. Только трое, и в том числе ваш теперешний патриарх, остались верными своей клятве.
— Я выслушал тебя, отец игумен, — произнёс Сергий, — и прошу теперь указать мне всё-таки, в чём же заключается ересь княжны Ирины?
Всё это время Сергий стоял задом к двери и не заметил, что среди речи игумена в келью вошёл кто-то и остановился недалеко от ложа старца.
— Она толкует Священное Писание по-своему и не согласна следовать толкованию святых отцов. Она составила себе свою веру, которая заменяет ей православные предания. Церковь никогда не сможет терпеть распространение ереси. Ну, прощай. Я слишком устал. В другой раз приходи ко мне, и мы подробнее поговорим об этом.
Сергий благословился и, обернувшись, хотел пойти к двери, но встретился лицом к лицу с тем молодым византийцем, которого спас из рук Нило.
VIII
АКАДЕМИЯ ЭПИКУРА
— Я хочу тебе сказать два слова, — произнёс вполголоса византиец, — погоди минуту.
Молодой человек подошёл к ложу, наклонился и произнёс:
— Благослови, отец игумен.
— Я не видал тебя уже много дней, — отвечал игумен, положив руку на его голову, — но в надежде, что ты наконец внял моим просьбам и бросил своих товарищей, которые губят твою душу и чернят моё имя, а также из любви к тебе и твоей святой матери я готов тебя благословить.
Юноша, нимало не тронутый словами игумена, небрежно ответил:
— Ты никак не можешь понять, дядюшка, что всё изменилось в Византии и что даже в ипподроме остались от прежнего только одни цветы. Сколько раз я тебе объяснял, что все, кроме монахов, хотя и среди них есть исключения, теперь признают полезность греха.
— Это что такое! — воскликнул игумен.
— Это — удовольствия.
— Боже мой, Боже мой! Куда мы идём! — промолвил игумен и повернулся лицом к стене.
Сергий вышел из кельи и послал другого монаха к игумену, а сам подождал в коридоре юного византийца.
— Скажи теперь, что тебе надо от меня, — спросил Сергий.
— Нет, пойдём лучше в твою келью.
Когда они вошли в келью, то он предложил гостю единственный стул, который там находился по уставу братства.
— Нет, я не сяду, — отвечал юноша, — мне только надо сказать тебе два слова: братству святого Иакова следовало бы освободить моего дядю от тяжёлых обязанностей, они ему не под силу.
— Но ведь это было бы неблагодарностью.
— Пустяки. Но, прости меня, кажется, тебя называют Сергием?
— Да, это моё имя.
— Ты не грек?
— Нет, я подданный русского великого князя.
— А я Демедий. Ну, будем друзьями. Ты, может быть, удивляешься, что я навязываю свою дружбу, но я обязан тебе спасением от сумасшедшего гиганта, который бросил бы меня в море, если бы не твоя помощь, а там такие подводные камни, что я разбился бы. Прими мою искреннюю благодарность.