Падшие в небеса. 1937
Шрифт:
Вилок открутил вентиль крана и подставил лицо под струю воды. Он ополоснул шею и хорошенько вымыл руки, которые прочему-то были липкие и почти черные от грязи.
Старшина терпеливо ждал. Когда Щукин напился и закончил умываться, милиционер протянул ему небольшое вафельное полотенце, которое оказалось на удивление чистым и свежим. Вилор вытерся и обреченно посмотрел на охранника. Старшина забрал у него полотенце и скомандовал:
– Ну а теперь пошли к тебе в новый дом!
Он вывел Щукина из пищеблока и неожиданно рявкнул:
– Руки за спину!
Вилор вздрогнул от неожиданности, но, тем
– Вперед иди!
Щукин послушался. Они вышли в длинный и полутемный коридор, который был практический пустой, не считая странного маленького шкафа. Он был очень похож на детские кабинки, что устанавливают в раздевалках детсада. Длинный с множеством узеньких дверец, шкаф был невысоким чуть выше метра. Вилор ухмыльнулся на зеленого цвета дверках-ячейках, не хватало лишь традиционных наклеек в виде арбузов, петушков и репок.
Старшина остановил его возле этого необычного тюремного предмета мебели.
– Так, вытаскивай из брюк ремень и выдергивай если есть шнурки.
Щукин обернулся и с удивлением посмотрел на старшину:
– А это еще зачем?
– Хм, зачем? Да что б в камере ты не провесился, или тебя не удавили. Давай выдергивай, так положено.
Щукин пожал плечами и выдернул из джинсов ремень. Шнурков на туфлях у него не было.
Старшина аккуратно свернул ремень и положил его в одну из ячеек. Вилор успел рассмотреть, что на дверце красовалась цифра «5». Старшина вытащил из шкафа какие-то бумаги, посмотрев в них, он сурово спросил у Щукина.
– Так теперь скажи свое имя фамилию и отчество, и год рождения!
– Это еще зачем, вы, что ж не знаете, кого в камеру отправляете? – удивился тот.
– Говори, это положено.
– Эх, Щукин Вилор Андреевич, десятого сентября тысяча девятьсот шестьдесят второго.
Старшина, внимательно посмотрел в бумаги и, что-то пробубнив под нос, удовлетворенно мотнул головой:
– Так, все в порядке, теперь скажите, у вас жалобы какие-нибудь есть? Пожелания? Вы больны, имеете ли какие-нибудь инфекционные заболевания, травмы?
Щукин, помотал головой и устало ответил:
– У меня одно пожелание, скажите, за что меня задержали? И если можно бутылку пива!
– Хм, шутник, – старшина стал совсем мрачным. – Ты завтра перед операми шутить будешь, они тебе все и расскажут, а сейчас поворачивайся. Руки назад и марш прямо по коридору.
Щукин лениво развернулся и тяжело вздохнув, свел руки сзади и зашагал по длинному гулкому коридору. По бокам, словно страшные врезки, зияли проемы дверей тюремных камер, выкрашенных все под один стандарт, в грязно-коричневый цвет. Этот противный колер краски раздражал. Он очень напоминал спекшуюся кровь.
«Почему они красят в такой цвет? Может, что бы действительно не было видно следов крови? Может это наследственное? Может специально приказывают красить именно в такой вот противный кирпичный цвет? Может, есть, какие-то внутренние секретные нормативы? Бред! Какие нормативы, какая была краска, такой и покрасили! Паранойя начинается уже!» – подумал Щукин.
Возле камеры номер пять, старшина прикрикнул:
– Стоять лицом к стене!
Вилор остановился и, упершись лбом в стену, краем глаза посмотрел на старшину. Тот достал из кармана брюк свою
– Заходи, тебе повезло. Первую ночь в тюрьме в одиночестве ночевать будешь! Комфорт! А в прочем тебе сейчас сосед толковый, лучше урка – не помешал бы. Он тебя бы хоть просветил как себя на следствие вести. А то завтра из тебя опера будут показухи выбивать! Хотя если в чистосердечку пойдешь может и вообще сидеть с комфортом будешь… Но это уже не мое дело! Заходи! – сержант толкнул Щукина в плечо.
Он, повинуясь, переступил порог камеры, в тот же момент дверь сзади с грохотом закрылась. Щелкнул замок и, наступила тишина.
Вилор не двигался, он внимательно рассматривал свое новое пристанище.
А рассматривать в принципе-то было нечего. Это было квадратное и совершенно пустое помещение. Тут не было никаких кроватей. Вместо них половина камеры занимал один единый топчан, он был похож на огромную деревянную ступеньку. Окна тоже не было, лишь маленькое круглое отверстие, зарешеченное мелкой сеткой. Свет в камере был тусклым, он исходил от лампочки, которую буквально вмуровали куда-то в стену над дверью, вместо абажура железный короб с отверстиями, свет через эту защиту падал причудливым узором на потолке. В левом углу зияла дыра напольного унитаза. Бочка не было вместо него обычная труба с вентилем.
Вилор сделал шаг к усовершенствованной тюремной параши и с удивлением увидел надпись над нужником. Черными корявыми буквами на стене было намалевано:
Такая вот злая тюремная философия. Под надписью красовалась жирная стрелка, которая указывала на унитаз.
Вилор ухмыльнулся и присмотрелся. Он увидел, что стена вся исписана какими-то словами и фразами. Щукин понял, что в перерывах между ремонтами в этой камере арестанты делали свои жизненные заметки на шершавой штукатурке. Писали обитатели камеры обо всем, это были и просто имена с номерами статей, и фамилии, и клички. Среди этой настенной живописи проскакивали и рисунки большинство из которых были просто пошлыми и мерзкими. Щукин с любопытством рассматривал этот тюремный вернисаж и временами ухмылялся. Большинство выражений были просто матерные, особенно доставалось милиционерам и прокурорам, хотя некоторые фразы заслуживали внимания и уважения. Одна из них особенно понравилась Вилору. Какой-то сиделец неровным подчерком вывел сакраментальное:
Щукин в очередной раз ухмыльнулся и, подойдя к нарам, уселся на деревянную плоскость.
Вилор тяжело вздохнул, он потер ладонями виски и сказал сам себе:
– Да уж нужно остаться человеком, странно, как все странно, тут остаться человеком!
Гудела голова и хотелось спать. Щукин откинулся на нарах и вытянул ноги. Стало немного легче. Вилор зажмурил глаза и вдруг понял, что очень боится. Какая-то неведомая тревога охватила сознание.