Падшие в небеса. 1937
Шрифт:
«Почему я не думаю, как тут оказался? За что меня засунули в эту камеру? Что я натворил? Неужели так надебоширил, что пришлось вызывать наряд! Господи, какой-то провал в памяти! Господи! Почему я здесь? Что я натворил? Кто вызвал милицию и кто сдал меня патрульным? Почему они ничего не говорят?» – стучали в виски противные мысли. – «Лидия? Как она, где она? Почему она не пришла и не забрала меня отсюда? Почему? Что случилось?»
Вилору стало совсем страшно, за себя, за Лидию, а, главное ему стало страшно перед какой-то пугающей неизвестностью и наступающей кошмарной неизбежностью. Он словно почувствовал, что его ждет что-то такое страшное, что кардинально изменит его жизнь. От мыслей стало совсем сухо во рту. Голова загудела с еще большей силой. Щукин поморщился и застонал. Ему вдруг захотелось вскочить и, подбежав к двери, забарабанить в нее руками и ногами, требуя, чтобы ему рассказали, за что он тут!
Вилор дернулся, но остался лежать.
«Нет, это бессмысленно делать, это только обозлит старшину! Нет, придется тут спать и все перенести на утро! Утро! Оно должно быть спасительным! Утро! Свет! Господи, Лидия! Как она переживает сейчас! А переживает ли она? Может она и не знает, что я тут в камере лежу грязный на грязных нарах. А она спит сейчас со своим мужем в мягкой кровати! Господи! Как это противно!» – Вилор вновь застонал, но на этот раз не от головной боли, а от мыслей.
Он попытался вспомнить!
Все вспомнить!
Когда последний раз он мог рассуждать? Когда?
Странно!
Господи, как он мог забыть!
Это утро, странное и противное утро, вчера он чувствовал, что-то похожее в то странное и противное утро.
Дед собрался и уехал. Вилор перед отъездом пытал старика допросами, но тот так и не проговорился, бросив лишь странную фразу:
– Мне нужно съездить за город. В одну деревню. Там у меня есть дела и главное мне там кое с кем встретиться надо.
Щукин махнул рукой и, поняв, что Павла Сергеевича не остановить, решил, что будет лучше, если старик действительно проветрится и съездит по своим делам.
«А дальше, что дальше? Это словно сон! Нет странный и какой-то тревожный сон!» – Вилор судорожно теребил память.
Он скрючился на нарах и, потянувшись, снял туфли. Ногам сразу стало легче.
«А дальше, да, да дальше была, была эта встреча… эта проклятая встреча…»
Тот звонок он резанул тишину квартиры.
Вилор поначалу его даже не расслушал. Он, стоя под душем и закрыв глаза, наслаждался живительной влагой резких струй. Они бодрили тело и, массажируя кожу, придавали сознанию какую-то приятную энергию утра, нового дня.
Но там, в прихожей, все настойчивее и настойчивее курлыкал звонок.
Он словно предвестник беды не умолкал.
Вилор понял, что придется идти открывать, что настырный визитер не успокоится.
Он не уйдет.
Он пришел и все будет, так как будет!
Щукин вышел из душа и, накинув махровый халат, подошел к двери в прихожей.
В этот момент он прочему-то не стал смотреть в глазок.
Почему?
Ведь он всегда смотрел в этот проклятый глазок!
Но сейчас он не стал, не стал и все!
Он просто, просто потянулся к замку и открыл дверь…
Это был он…
Это был тот человек, которого Вилор никогда не ожидал увидеть… человек, которого Щукин в принципе вообще больше никогда не хотел видеть!
Но он стоял совсем рядом, сейчас и здесь!
Щукин поначалу даже зажмурился, он не хотел, чтобы это было реальностью, но потом, понимая, что выглядит совсем нелепо, открыл глаза и понял, что это не видение…
Это был он!
Вытянутое и морщинистое лицо. Маленькие глазки и большой нос. Густые брови и морщины на лбу.
Это был Валериан Скрябин.
Он стоял и противно и как-то заискивающе улыбался:
– Что не ожидал? Испугался?
Вилор вздрогнул, словно очнувшись и, попытавшись придать голосу уверенность, спросил:
– Что надо?! Пришел скандалить?!
Мужчина как-то виновато и по-детски замахал руками:
– Нет, что ты что ты! Вот просто пришел поговорить! Неужели не пустишь? Ведь нам есть многое, о чем поговорить! Так ведь? А Вилор? Неужели ты не захочешь со мной поговорить! Нам обязательно нужно поговорить! Пустишь?
Вилор тяжело вздохнул, он смотрел на Скрябина и понимал, что сейчас не готов разговаривать с этим типом. Но какая-то неведомая сила заставила Щукина распахнуть дверь.
– Проходи, коль пришел! – мрачно буркнул Щукин.
Варелиан зашел крадучись, словно кошка на чужой территории. Он нервно улыбался и внимательно смотрел на Вилора. Тот закрыл за нежданным визитером дверь и махнул рукой:
– Ну, проходи в комнату, там говорить будем, что на пороге разговаривать что ли? Такие разговоры возле двери не ведут. Давай, проходи.
Скрябин закивал головой и зачем-то согнулся. Вилор с любопытством наблюдал, как Валериан поправляет на туфлях полиэтиленовые чехлы – бахилы, какие обычно заставляют надевать посетителей в больницах.
– Ты что делаешь? – удивился Вилор. – Вытри ноги и все, я потом подотру пол, коль не хочешь снимать туфли.
– Нет, нет, я привык уважать чистоту, и следить не хочу, – Валериан вновь недобро ухмыльнулся. – Да и потом это не трудно… натянул вот бахилы,… потом выбросил, удобно и хозяевам нет забот.
– Странный ты… ну как знаешь, – Вилор махнул рукой и прошел в комнату.
Там он плюхнулся в кресло. В проеме показался Скрябин, он стоял словно студент первокурсник на первом зачете, не решаясь сесть, напротив.
– Да ты садись уж, коль в гостях. Разговор, я понимаю, тяжелый будет?
– Как знать, – тяжело вздохнул Валериан и осторожно присел в кресле, напротив. – В общем-то я не ругаться пришел. А расставить все точки над И. Мне надоело такое положение. Оно всех гнетет. Всех и меня и тебя и Лиду… – Скрябин опустил глаза.