Палачка

Когоут Павел

Вот и сейчас он глотал рыбный суп, но мыслями был далеко. Он представлял себе комнату без аляповатых горок с позолоченным стеклом и все же куда более торжественную, ибо та комната дышала тихим очарованием, исходившим от Нее. "Нашла ли Она уже?.." — в волнении подумал он; и двух часов не прошло с тех пор, как он бежал по городу, по которому уже шли в парк последние трамваи и зажигались первые рождественские свечи, чтобы повесить свой подарок на ручку Ее двери.

— Куда уставился? — спросила мать. — Жри, не то остынет, будет как собачьи ссаки.

Он знал: это своеобразное выражение заботы, и все-таки все в нем взбунтовалось. Рядом с самыми близкими людьми, за столом, ломящимся от лакомств, возле елки, на которую вместо игрушек мать повесила

свои украшения, "чтоб проветрились хоть раз в год", и под которой, как всегда, лежала гора дорогих подарков — швейцарские часы, русская ушанка из каракуля и американский портативный аппарат для электрошока, изобретенный психиатрами, но применяемый главным образом "зелеными беретами", — Рихард окончательно понял, что здесь никогда не обретет настоящего дома, и если не хочет сойти с ума, то должен как можно скорее создать свой собственный. Он сделал такую попытку еще в санатории, но медсестра, к которой он потянулся всей своей страждущей душой, оказалась лишь вариантом его матери: та приобретала вещи только для того, чтобы их иметь, эта коллекционировала любовников; если бы он тогда не воспротивился, она тоже время от времени звала бы его «проветриться». Получив от нее такой урок, он понял, что может вверить свою ранимую душу, унаследованную от грузинских предков, лишь рукам, на которых еще не отпечатались десятки чувственных прикосновений. Тем рукам, что, наверное, в эту самую минуту бережно разворачивают его рождественский…

Табурет внезапно превратился в электрический стул, и он понял, что чувствует человек, когда в его тело вгрызается тысяча вольт: А ВДРУГ ЕГО КТО-ТО УКРАЛ???

Они ели быстро, чтобы после ужина, не отвлекаясь, посмотреть по телевизору вечернюю сказку. В ней рассказывалось о том, как зверюшки несли в Вифлеем подарки и лишь у хомяка с собой ничего не было; все стали над ним смеяться, а потом оказалось, что за щеками у него полно зерна, и тогда он тоже засмеялся, не зря говорят: хорошо смеется тот, кто смеется последним. Потом мать зажгла свечи, а отец открыл редкое издание Библии, чтобы, как обычно, прочитать о Младенце, рожденном Пресвятой Девой. Отрывок напомнил ему о младенце, рожденном от него, и он пожалел, что не может снова стать на год моложе и сделать судьбу своего ребенка счастливее. Лизинка следила за тем, как мерцают свечи на елке в невидимых глазу потоках воздуха. Язычки нижних свечей изгибались в направлении от кухни к спальне. Язычки верхних отклонялись от прихожей к окнам. Язычки на средних ветках тянулись вверх, словно были продолжением самих свечей.

Доктор Тахеци закончил чтение, и его жена, как всегда на Рождество, запела песенку о волхвах, которые несли в Вифлеем свои дары. Теплое меццо-сопрано еще раз напомнило о том, чем пришлось пожертвовать из-за замужества, и ей захотелось стать на полгода старше, чтобы стать свидетельницей триумфа — если не своего, то хотя бы дочери. Потом настало время подарков.

В свертке от жены доктор Тахеци, как обычно, обнаружил комплект носовых платков, перчаток и шарфов (взамен тех, которые растерял за год). В свертке от Лизинки — сигареты и спички, что его удивило.

В свертке от мужа пани Тахеци нашла традиционный набор туалетной воды и кремов (взамен тех, которые извела за год). В свертке от Лизинки — пинцет, лупу и каталог марок, что ее удивило.

Выяснилось, что Лизинка перепутала свертки, и все долго, от души над этим смеялись.

В увесистом свертке от отца Лизинка нашла пятитомную "Историю языка и культуры Франции" Може, "Этимологический словарь русского языка" в трех томах, двухтомник "Английские идиомы" и редкое немецкое издание 1840 года «Фауста» Гете. В поздравительной открытке отец написал, что, когда Лизинка прочитает эти книги, ее увлечет чудо филологии и мама не будет этому противиться.

В миниатюрном свертке от матери Лизинка нашла прелестный нательный крестик, которым недавно восхищалась у витрины антикварного магазина. Товарный чек мать использовала как поздравительную открытку. Она надеялась, что Лизинка наденет

крестик, когда пойдет на выпускной экзамен, а в придачу к нему отец ей купит туфли, платье, сумочку и плащ.

Под елкой рядом с вырезанным из картона Вифлеемом лежал еще один подарок, у которого была довольно странная история. Перед ужином к ним зашла соседка и сказала, что у них сломана дверная ручка. По всей вероятности, она оторвалась под тяжестью валявшейся рядом коробки. Пани Люция приделала ручку на место, а ее муж отнес коробку под елку. Никаких надписей на ней не было.

Доктору Тахеци пришла в голову довольно нелепая мысль: это тесть в знак примирения послал ему "Etymologicum Gudianum" (издание Штурца, Лейпциг, 1819). Эту книгу он получил в наследство шестнадцать лет тому назад и продавал по объявлению. Когда же доктор Тахеци, как честный человек, предложил ему двойную цену, тот вообразил, что у него в руках бесценное сокровище, и предпочел отдать покупателю свою дочь.

Пани Тахеци пришла в голову еще более нелепая мысль: это Оскар в знак примирения послал ей камни, которые она швыряла в него шестнадцать лет назад, — тогда он завлек ее, вскружил голову и в конце концов лишил девственности, а на следующий день она накрыла его с двумя однокурсницами сразу, после чего с досады обольстила доктора Тахеци.

Лизинке ничего не пришло в голову, потому что в эту минуту она считала окна домов напротив. Сорок одно окно розовело в отблесках свечей, двадцать восемь были голубыми от мерцания телеэкранов. Одно окно пылало ярко-красным — там поливали из огнетушителя загоревшуюся елку.

Доктор Тахеци хотел было аккуратно развязать шпагат, но супруга с кухонным ножом его опередила. Коробка развалилась, из нее посыпались десять свертков одинакового веса в фольге и одиннадцатый, гораздо более легкий, в бумаге с рождественской картинкой. Пани Тахеци разворачивала их один за другим, и удивлению ее не было предела. Она обнаружила: килограмм вырезки, килограмм свиных отбивных, килограмм телячьего языка, килограмм копченого окорока, килограмм бараньего бока, по килограмму говяжьей, свиной и телячьей печенки, килограмм салями и килограмм ветчины. В одиннадцатом свертке была маленькая статуэтка из напоминающего модулит белого материала, затвердевшего после опускания в кипяток. Она изображала юношу в набедренной повязке, распятого на андреевском кресте, и девушку в тунике, держащую над его грудью колесо. Не все пропорции были соблюдены, но одно не вызывало сомнений: у девушки было лицо Лизинки.

Они смотрели то на статуэтку, то на мясо. Доктор Тахеци был ученым и при виде столь разнообразных предметов просто не знал, что подумать. Пани Тахеци была женщиной, и именно нелепость подарков подсказала ей разгадку. Подойдя к освещенной елке, она стала всматриваться в лицо юноши: несмотря на трагичность позы, оно излучало блаженство. В этот момент послышалась долгая нежная трель — из-за частых мигреней пани Люция не выносила резких звонков, — и она направилась в прихожую.

Когда дверь открылась, оба замерли от неожиданности: Рихард, желавший всего-навсего погладить кнопку, которой касалась Ее рука, и не ожидавший, что кнопка сработает, и мать, увидевшая перед собой юношу со статуэтки. Он покраснел и стоял, беззвучно и смешно открывая и закрывая рот, тем не менее это был красивый мальчик, а подарки свидетельствовали о его намерениях и возможностях.

— Добрый вечер, — приветливо поздоровалась па ни Тахеци. — Вы к Лизинке, не так ли?

Рихард в ответ выдавил что-то среднее между «извините» и "до свидания".

— Прошу вас, заходите. Она будет рада. Сюда, пожалуйста, — ласково сказала пани Тахеци. Она уже много лет представляла себе, как будет выглядеть первый мальчик ее дочери, и не имела ничего против этого красивого элегантного юноши в черном костюме (родители купили его, почувствовав, что с парнем что-то неладно), который сначала послал им в качестве визитной карточки пищу для тела и для души, мало того — приехал, судя по одежде, на такси, да к тому же еще и краснеет. Она взяла его под руку и провела в комнату.