Палачка
Шрифт:
— Это, — сказала она Рихарду, кивая на доктора Тахеци, который в этот момент разглядывал лицо юноши на кресте, — мой муж, доктор, — прибавила она, чтобы подчеркнуть единственную ценность, приобретенную в замужестве.
— Тахеци. А это, Эмиль, пан…
— Машин, — выдавил Рихард и поклонился.
Доктор Тахеци тоже поклонился и стал недоверчиво изучать модель, с которой была вылеплена статуэтка.
— Лизинке вас вряд ли нужно представлять, — произнесла пани Тахеци с понимающей улыбкой.
— Привет, — пробормотал Рихард, тоже пытаясь улыбнуться.
Улыбнулась и Лизинка.
Доктор Тахеци был уверен, что он совсем не такой простофиля, как думает жена. Правда,
— Чем вы занимаетесь? — спросил он Рихарда, который никак не мог унять волнения от нечаянной встречи с Лизинкой.
— Ты не хочешь предложить пану Машину стул? — сказала пани Тахеци. Заранее зная ответ, она понимала, что это поможет юноше справиться с волнением.
— Простите, — сказал доктор Тахеци. — Садитесь, прошу вас.
Рихард сел, и ему стало легче.
— Чем вы занимаетесь? — повторил доктор Тахеци.
— Выпьете чашечку кофе? — спросила пани Тахеци.
— Нет, спасибо, — проговорил Рихард. — Я не пью кофе.
— Чем вы занимаетесь? — в третий раз спросил доктор Тахеци.
— Тогда рюмочку вина? — спросила пани Тахеци.
— Нет, спасибо, — сказал Рихард. — Я вообще не пью.
— Чем вы занимаетесь? — не успокаивался доктор Тахеци.
— Учусь, — ответил Рихард.
— Сигаретку? — спросила пани Тахеци. — Мне их Лизинка подарила. Лизинка, предложи пану Машину сигарету!
— Нет, спасибо, — сказал Рихард. — Я не курю.
— Что же вы изучаете, медицину? — не отступал доктор Тахеци, посмотрев на жену так выразительно, что та замолчала. — Или право? Может быть, даже философию?
— Нет, спасибо, — машинально сказал Рихард, но, тут же опомнившись, произнес фразу, которая после ежедневной долбежки в училище так крепко въелась в его память, что даже в доме одноклассницы ему в голову не пришло ничего другого: — я изучаю вопросы питания.
Пани Тахеци облегченно вздохнула и закурила. Доктор Тахеци, наоборот, почувствовал разочарование и заел его миндалем. Миндаль оказался горьким, а доктор Тахеци был слишком хорошо воспитан, чтобы выплюнуть его на глазах у гостя. Тогда он его проглотил, и, как только с языка исчез горький вкус, развеялось и огорчение. Вопросы питания, рассуждал он (будущей Лизинкиной профессии он объявил такой решительный бойкот, что даже забыл про собственную подписку о неразглашении), ну, а почему бы и нет? Его отец и дед тоже были д-р. фил. — и что с того? Жили, замкнувшись в своей проблеме, а стоило им столкнуться с чем-нибудь посторонним, как они тут же превращались в малых детей, попавших в бурную реку. Он перенесся мыслями на много лет вперед и представил
— Питание, — вслух сказал он, — это, безусловно, тоже весьма важная область науки. Мне бы не хотелось, чтобы вы, пан Машин, подумали, будто я из тех фанатиков, которые считают, что на языкознании свет, — продолжал доктор Тахеци, с большой симпатией глядя на Рихарда: он вспомнил, что студенты-филологи все без исключения курят, к тому же от них частенько попахивает ромом, а этот юноша производит впечатление чуть ли не монаха, — клином сошелся. Я прекрасно понимаю, что без еды не проживешь. А сегодня, когда мы наблюдаем демографический взрыв, за которым не поспевает производство продуктов, вопросы питания вместе с филологией приобретают первостепенное значение. Мы уже попробовали решить проблему понимания между людьми с помощью эсперанто и других искусственных языков. А как у вас обстоят дела с искусственным питанием?
— Не знаю, как в этой области, — быстро сказала пани Тахеци, — но уж в мясе вы определенно знаете толк. Такие прекрасные куски мог выбрать лишь тот, кому часто приходится иметь дело…
— Это мясо от пана Машина? — удивленно спросил доктор Тахеци.
— Ну разумеется, — произнесла пани Тахеци с чувством превосходства, — от пана Машина, от кого же еще?
— Я не знал, что оно от пана Машина, — смутился доктор Тахеци. — Откуда мне было знать?
— Мой муж, — извиняющимся тоном сказала Рихарду пани Тахеци, — как никто другой разбирается в отношениях между членами предложения, но отношения между людьми и событиями иногда от него ускользают.
— Вообще-то, — подал голос Рихард в отчаянии, что стал причиной их спора, — оно от папы…
— Боже мой, — сказала пани Тахеци, — как это любезно с его стороны! Передайте ему нашу сердечную благодарность!
— Благодарность? — воскликнул доктор Тахеци, направляясь к книжному шкафу. — Нет, это маловато. Думаю, мы должны подарить ему взамен что-то такое, что его обрадует. Тут у меня есть отличная статья о двойной функции языка — органа и речи, и вкуса. Ваш уважаемый папа, — спросил доктор Тахеци, возвращаясь от шкафа с несколькими страничками ксерокопии, — читает по-итальянски?
— Нет, — виновато сказал Рихард.
— Это ничего! — воскликнул доктор Тахеци; сообразив, что сказал бестактность, он вновь направился к шкафу и взял другую ксерокопию. — Немецкий-то ваш отец, конечно, знает!
— Нет, — сконфуженно сказал Рихард.
— Ничего, ничего! — восклицал доктор Тахеци. Он понял, что ведет себя по-хамски, и вернулся к столу с пустыми руками. — Подыщем что-нибудь другое. Кто ваш папа в области мяса, ученый? Дегустатор? Нет, вероятно, специалист по экспорту?
— Мясник, — произнес Рихард, сгорая со стыда; лишь сейчас, лицом к лицу с этим интеллектуалом и эрудитом, с тем, кто дал жизнь и воспитание его избраннице, он понял, что несколько капель голубой крови не заглушат смрада мяса и костей, которым пропитана его родословная.
Доктор Тахеци сел и положил в рот еще один миндаль. Зато пани Тахеци, потушив сигарету, восхищенно всплеснула руками.
— Мясник? — радостно воскликнула она. — Эмиль, ты слышишь? Его папа мясник!
Она нарочно чуть переигрывала, но ремесло мясника, которое она воспринимала не на запах, а на слух, и в самом деле было ей по душе: в нем слышался звон монет.